Чарлз Мартин - Там, где кончается река
Она поставила мой бокал на траву вне пределов досягаемости.
— Хватит. Больше лимонада вы не получите.
Язык у меня как будто распух.
— Отличная идея.
Кованая железная калитка в углу двора показалась мне прекрасным путем к отступлению.
— Не хотите прогуляться?
— Хватит с вас культуры?
— Я не слишком люблю вечеринки. Никогда не знаешь, как себя вести.
Эбби взяла меня за руку и вывела на улицу.
— Умеете хранить секреты?
— Не факт.
— Вот зачем здесь подают лимонад.
Мы миновали Уайт-Пойнтс и вышли на старый вал, откуда было видно слияние рек Купер и Эшли. Названные в честь лорда Энтони Эшли Купера, эти реки-близнецы некогда были главным «хлопковым путем» Конфедерации. Плантаторы сплавляли свое белое золото на баржах по реке, сгружали его на Колониальном озере — всего в нескольких кварталах отсюда — и распродавали на месте, а остаток экспортировали. Понятно, почему чарлстонцы полагают, будто Атлантический океан начинается у их порога.
Ветер был прохладный, поэтому я набросил свой пиджак на плечи Эбби. По каналу проплыла ярко освещенная яхта, возвращаясь в гавань. Я указал ей вслед, пытаясь завязать беседу.
— Эти воды — сплошная история.
Эбби задумалась.
— Расскажите о себе.
Она застала меня врасплох — игривая малышка превратилась в серьезную, задумчивую девушку. Я сел на ограждение и поболтал ногами.
— Многовато для светской беседы, э?
Она пожала плечами.
— Я вырос на реке… к югу отсюда. С веслом в одной руке, с карандашом — в другой. Здесь, конечно, красиво, но Чарлстон, по-моему, и в подметки не годится Сент-Мэрис. Она… ну…
Я почувствовал себя идиотом и замолк.
— Что привело вас сюда?
— Я хотел учиться.
— И как ваши успехи?
— Сам не пойму. То ли я учусь рисовать лучше, то ли надеюсь забыть то, что раньше знал.
Эбби изогнула бровь.
— Раньше я думал, что это несложно. Но здесь… другие учителя, другие мотивы. Все так запутанно. Я даже не уверен, что смотрю на холст так, как раньше.
— Но ваши картины продаются.
— Конечно, я надеюсь, что рано или поздно они будут расходиться как горячие пирожки. Но когда я пишу картину, то думаю вовсе не об этом.
— Значит, вы идеалист.
Эбби прислонилась к ограждению, а я откинулся назад, болтая ногами, — таким образом, она оказалась совсем близко от меня. Огни гавани освещали правую сторону лица девушки, подчеркивая линию скул и короткие завитки волос над ухом. Я обвел взглядом скулу, тень ресниц, ямочку на щеке. Лунный свет отражался в ряби на воде и озарял лицо Эбби.
— Мне было четырнадцать лет, когда мамина машина вылетела с дороги и врезалась в бетонное ограждение. Мама возвращалась домой из магазина в дождь на «лысых» шинах. На переднем сиденье полицейские нашли новые краски и холст. После похорон я вернулся домой, выстроил все свои ингаляторы в ряд на заборе и расстрелял их из краденого пистолета. Потом пошел к реке. У меня было много вопросов, на которые я не мог ответить. Я устал жить под колпаком. Целое лето я провел, плавая от болота до океана. Никаких лекарств. Я решил: если не смогу дышать, то и не надо. Я воровал еду и научился избегать расспросов. Иногда, рано утром или поздно ночью, когда москиты успокаивались, а над водой поднимался туман, я лежал на берегу, почти касаясь носом воды, и изо всех сил старался увидеть Бога, который, по маминым заверениям, жил в этой реке.
Эбби перебила с усмешкой:
— А если бы вы Его увидели?
— Тогда бы я схватил Его за глотку и тряс, пока Он не ответил бы мои вопросы.
— Он отвечал вам?
— Если и отвечал, то я Его не слышал. Конечно, трудно что-либо расслышать, когда тебе так больно. — Я пожал плечами. — Когда мне стукнуло пятнадцать, я вернулся в мир и уговорил соседей собрать необходимые бумаги, чтобы окончить школу. Мама всегда этого хотела. По крайней мере так я себе твердил. И потом, в школе не могли отрицать, что я хорошо рисую. В те годы я впервые услышал слово «реалист». Я даже не понимал, что это такое. Я говорил: «Я рисую это, потому что оно настоящее». Но если технически мои картины были хороши, им недоставало чувства. Глубины. Я это понимал. Лето на реке меня изменило. Я научился задерживать дыхание. Жить вполсилы, чтобы не было так больно.
— Отчего больно?
— От того, что вокруг. В промежутках между приступами кашля и удушья, между минутами, когда свет перед моими глазами померк и наступала темнота, меня вдруг посещала мысль о том, что я создан, чтобы дышать. Что мои легкие призваны не только причинять мне боль. Нужен лишь повод. Мама научила меня видеть красоту там, где я не видел ничего. Она уводила меня к реке и погружала в солнечный свет, который лился меж ветвей старой ивы, а потом ставила перед мольбертом, приказывала закрыть глаза, брала за руку и водила ею по холсту. «Досс, — говорила она. — Бог всюду». Я возражал: «Возможно, но здесь-то его нет» — и касался синяков у нее на шее.
— Я очень хотела бы с ней познакомиться.
— Могу отвести вас на ее могилу.
— Мне очень жаль…
— Мне тоже.
Прошла минута.
— А ваш отец?
Я пожал плечами.
— Соседи болтали, что моя мать — «доступная женщина», поэтому я не уверен, что тип, который жил с нами в трейлере, был моим отцом. Со дня похорон я его не видел.
Эбби взглянула на меня. Волна от яхты достигла берега и ударилась о скалы.
— Значит, вы рисуете в память матери?
У Эбби влиятельный отец, и сама она добилась больших успехов, а значит, все чего-то от нее хотели. В результате она научилась защищаться. Искренняя, добрая, но осторожная. Даже не будучи гением, я догадался, что за этим вопросом что-то кроется.
Я покачал головой.
— Я вырос… раздробленным на части. Мама знала это, и ей было больно. Она подарила мне краски и холст. Иногда, пусть даже всего лишь на минуту, эти вещи делали меня единым целым. Трудно объяснить. Но это так.
— Своего рода лекарство от гнева?
— Гнева?
— Я видела, как вы дрались с человеком вдвое больше вас.
Я кивнул:
— Да, иногда я злюсь. Но потом бывают минуты, когда я теряю ощущение времени и понимаю, что холст смотрит на меня. — Я заговорил тише. — Я не могу не рисовать. — Я коснулся виска. — Когда Бог наделял меня даром речи, он, должно быть, перепутал проводки. То, что должно сходить с языка, сходит с пальцев. Я думаю, и пальцы двигаются. В итоге я рисую. — Я уставился на свои руки и попытался пошутить. — Если хотите знать, о чем я думаю, поговорите с ними.
Она в удивлении молча смотрела на меня.
— Я приехал сюда, в колледж. Я верил: они знают больше. Они научат меня тому, что не могла мне дать несчастная женщина на берегу реки. — Я покачал головой. — Но они просто рисуют по схемам.
