Наталия Ипатова - Два спутника для Марии
Что может сравниться с горячей ванной после длительного путешествия! Мария чуть не расплакалась от восторга. А когда она выбралась, наконец, из ванны, ее ждал накрытый к завтраку стол. Кроме них с Лючией в квартире никого не было.
— Господа ушли утром, — пояснила Лючия. — Испачкали сапогами ковры в гостиной, опустошили кувшин с вином, сообщили, что позавтракают в центре и испарились. Темноволосый господин — ваш брат?
Мария кивнула.
— Очень учтивый кавалер, — сообщила ей Лючия. — С горничной говорит, как с принцессой.
После завтрака Лючия принялась за волосы Марии. Около получаса она возилась с ними, пытаясь сделать из них прическу, и только потом позволила госпоже заглянуть в зеркало.
Мария посмотрела и не узнала себя. Волосы были зачесаны наверх и закреплены шпильками в небольшой валик. А выделившееся лицо было… Ее называли милой и хорошенькой, и когда Рэм утверждал, что она красива, она полагала, что он преувеличивает. Но эта девушка в зеркале была красива. В небольшой головке на длинной хрупкой шее изящество соперничало с гордостью. И была она взрослее той, что три недели назад покинула Крисборо.
Потом Лючия ушла, сказав, что ей необходимо побывать на рынке и купить продукты для обеда и ужина. В одиночестве Мария обошла дом. Она не могла не оценить деликатность Рэма, понимавшего, что ей необходимо привести себя в порядок с дороги. Он один занимал сейчас все ее мысли. С девушками это случается.
Думая о нем, она вернулась в кабинет и уселась за его письменный стол. Атлас был раскрыт на картах с названиями, знакомыми ей по долгому пути: Крисборо, Вейс, Арсан, изогнутая длинным когтем долина Рамо. Он все-таки хотел вернуться. Три города на карте были обведены кружками — она знала теперь смысл этих обозначений. Сердито она захлопнула атлас.
Красивый письменный прибор, объединенный с маленькой шкатулкой, привлек ее внимание. Шкатулка была не заперта, и, подцепив крышку ногтем, Марии удалось ее открыть. Она была почти пуста. Почти… Маленький медальон с золотой цепочкой лежал на обивке из алого бархата под узорчатой чугунной крышкой.
Он, несомненно, был дамский, и Марию уколола ревность. Дамский, бережно хранимый медальон, при полном отсутствии признаков кого-либо, имеющего значение для Рэма Конахана, свидетельствовал об очевидном небезразличии. Подумав, что ей необходимо раз и навсегда прояснить этот вопрос, Мария решительно открыла медальон.
Это был портрет девочки с ярко выраженной принадлежностью к клану Конаханов. В веселом и дерзком выражении этих прищуренных глаз невозможно было ошибиться. И если волосы Рэма были лишь тронуты рыжиной, то у этой красотки на голове пылал настоящий костер. Сестра? Кузина? На бумажной прокладке крышечки кривоватыми буквами, старательно — Мария представила, как помогал ей в этом нелегком деле язычок — было выведено: «Рамси, мне уже тринадцать. Саския». Четырнадцати ей не исполнилось никогда. Мария поняла, что обнаружила ту самую, дошедшую до сердца рану. У каждого в семье есть кто-то, к кому привязан больше всех. Сама она была ненамного старше этой особы. Она знала девочек Конахан. Все, как одна, плотненькие, сильные, здоровые, с этими ямочками на круглых мордашках, каким всегда отчаянно завидовали утонченные худенькие девочки Драммонд. Вполне в духе семей они постоянно задирались и хвастались друг перед другом. Ей показалось, что она помнит Саскию Конахан. Бешено рыжая, взвод чертей или, попросту, Рэм в юбке. У этой малышки были, должно быть, крепкие кулачки. Она, наверное, не заплакала, когда поняла, что ее пришли убивать. Марию пробрала дрожь. Вот где был корень жестокого безумия Рэма. Вот какая заноза сидит в его сердце. С пронзительной болью Мария подумала, что эта рана не заживет никогда.
«Рамси, мне уже тринадцать.» Это было так недавно — она помнила себя в эти годы. Старший брат — да это же почти первая любовь. Наверняка Рэм был для Саскии тем же, чем для нее самой был Джек: самым отважным, самым красивым, умным и добрым. Брат, которому можно рассказать все. А может, даже и рассказывать не нужно — он сам понимает тебя.
Насколько легче воспринимается мысль даже о чудовищном преступлении, когда жертва не персонифицирована! Когда Рэм вытаскивал ее из горящего Крисборо… и даже раньше, когда он беседовал с ней в ночном саду, кем она тогда больше была для него — Марией или Саскией? Когда в тумане он утешал ее, он поцеловал ее в первый раз — как Саскию.
Как оно было бы, если бы вышло наоборот? Если бы не Рэм — Мария — Джек, а Джек — Саския — Рэм? Она не была бы так постыдно слаба. Страх и отчаяние не имели бы над ней такой власти. Была бы она рядом с ними равной. Но к чему гадать! Бог рассудил иначе. Он сделал так, что она встретила человека, в чьем сердце жгучая боль потери с большей силой вызвала не жажду крови, а отчаянное желание заполнить образовавшуюся пустоту, желание иметь кого-то дорогого и быть дорогим кому-то. Бог отдал ей этого смертельно раненого в душу человека в надежде, что она сможет дать ему немного утешения. Кем станет на этом пути Саския — врагом, или неожиданной союзницей, тайным ключиком к обезумевшему от боли сердцу?
Вернув миниатюру на место, Мария забралась с ногами в кресло. Ей было больно от того, что она узнала этот секрет, но, узнав его, она стала сильнее. Ей показалось, что любовь ее стала полнее и шире, ведь что есть любовь, как не желание что-то отдавать даром. Теперь она была уверена, что будет в этом союзе не только берущей стороной.
В дверь кабинета постучали. Мария подняла задумчивый взгляд, и на пороге возникла чуточку неловкая Лючия: она вернулась, а Мария и не заметила. Перед собой девушка держала поднос с роскошным букетом алых роз. Там же, в самой гуще цветов, белел конверт. Все было очень официально.
Со щеками, не уступающими по цвету розам, Мария вскрыла конверт.
«Леди, — было написано там. — Вы вольны подтвердить или отменить ваше решение.»
Она собрала цветы в охапку, и, спрятав в них лицо так, что меж венчиками виднелись лишь смущенно блестевшие глаза, шагнула в гостиную.
— Я не жалею, — сказала она. — Я хочу и пойду за тебя замуж, Рэм Конахан.
Она могла бы умереть, если бы такая плата потребовалась за это выражение на его лице.
— Мария, — спросил он, — можно тебя поцеловать?
Она покачала головой, глядя, словно эльф, из розового букета.
— Не можно. Нужно.
— Даже если это покажется тебе неуважительным?
Она кивнула. Цветы упали к ее ногам.
Они целовались, стоя у окна, и каждый последующий поцелуй обещал обоим все больше. Кончики пальцев Рэма, касаясь ее тела, будили в ней ответный трепет. Как будто для того, чтобы ей не тянуться вверх, он заставил ее сесть на кушетку и, склонившись к ней, ласкал губами ее шею, неторопливо спускаясь все ниже, туда, где уже мешал кое-как запахнутый халатик.
