Владислав Егоров - Букет красных роз
Как и большинство замкнутых или, как теперь принято говорить, некоммуникабельных людей, был Борис Павлович по натуре пылок и сентиментален, а внешняя сухость, холодность его как раз и объяснялись тем, что стеснялся он этой пылкости и сентиментальности, потому и застегивал свои чувства на все пуговицы. Но, если, случается, выпадет на долю таких людей какой-нибудь жизненный удар немалой силы, будь то снятие с руководящего поста, крупный выигрыш по лотерее или, как в нашем случае, любовь, тогда подобно ореховой скорлупе раскалывается их внешняя оболочка, и является миру истинная сердцевина человека, и начинает он делать поступки, которые всем знающим его кажутся несообразными.
4Наталья Алексеевна, когда после телефонной договоренности встретились вечером, однако уже не у подъезда, а у входа в метро, долго выговаривала ему за этот букет. Но в Бориса Павловича будто бес вселился.
— А пусть все видят, что я вас люблю! — с каким-то мальчишеским вызовом громко сказал он. — Я и не хочу скрывать. Хотите, я при всех вас расцелую. — И он чмокнул ее в щеку.
Наталья Алексеевна сделала вид, что рассердилась, тогда он пригрозил встать сейчас на колени, чтобы вымолить у нее прощение.
— Боже мой! — рассмеявшись, воскликнула она. — А всего пять дней назад я бы ни за что не поверила, Борис, что ты такой еще юноша.
— Правда? — уже серьезно, с надеждой спросил он.
— Правда, я не похож на старика?
— Какой ты старик?! — искренне улыбнулась она.
— Ты даже не юноша, ты просто мальчишка.
Наталья Алексеевна сразу же, с первого того вечера стала называть Бориса Павловича на «ты» и просто по имени. Он же продолжал говорить ей «вы». Потому, наверное, что, во-первых, боготворил ее, а при этом больше, конечно, подходит обращение «вы», а во-вторых, но в данном случае вряд ли это существенно, он вообще со всеми был на «вы», исключая разве жену, детей и двух приятелей, с которыми вместе начинал работать на заводе и которые объявлялись не чаще трех раз в пятилетку…
Потом они сидели в «Баку», и ее постоянно приглашали танцевать, а он не разрешал, но она все-таки пошла с каким-то молодым толстячком с пошлой физиономией, и когда пошлая физиономия снова пригласила ее, Борис Павлович устроил настоящую сцену ревности, и она поцеловала его и прошептала на ухо:
— Как приятно, что ты меня ревнуешь. Меня давно уже никто не ревновал.
Он рассказал про жену и после этого очень серьезно и торжественно сделал ей предложение, но просил отсрочки, пока все не определится. Это «определится» прозвучало как-то кощунственно, как будто он ждет смерти Ларисы, и Борис Павлович смутился. Но Наталья Алексеевна все перевела в игру, сказала, что он ее устраивает больше как воздыхатель, ему это очень идет, когда же он женится, то наверняка заставит ее штопать носки и готовить обед, а она терпеть не может ни того, ни другого. Он продолжал настаивать, что это очень серьезно, что без нее он теперь не мыслит дальнейшей своей жизни. И тогда она тоже серьезно сказала, что пока еще рано о чем-нибудь говорить, что у нее, между прочим, есть муж, и хотя уже три месяца, как она выгнала его, потому что снова стал выпивать, но развестись с ним ей будет непросто, так как Леонид очень любит отца. Поэтому она просит не афишировать их любовь, сдерживать себя: ни ей, ни ему совершенно ни к чему лишние пересуды.
Но пересуды уже поползли по главку. Сережа своим наблюдением о странном поведении начальника поделился с Тамарочкой, те две сотрудницы рассказали о происшествии на троллейбусной остановке двум-трем приятельницам, а потом, как это ни прискорбно, не вытерпел кто-то из ветеранов, проговорился, что Борис Павлович, когда отмечали День Победы, вовсю ухлестывал за Иванченко, даже уходили они из-за стола куда-то на полчаса, но куда и чем там занимались, никто, естественно, выслеживать не стал. Ну, а когда Тамарочка сделала известное свое заявление, тут уж и вовсе стали говорить в открытую, замолкая разве при появлении Натальи Алексеевны. И то главбух Людмила Михайловна не удержалась, встретив Наталью Алексеевну в коридоре и поговорив с ней о том, что джинсовые костюмы уже выходят из моды, в заключение как бы без всякой задней мысли обронила:
— До чего ж, Наташечка, у вас удачный цвет волос. По-моему, он очень эффектно выглядел бы рядом с благородной сединой.
После этого Наталья Алексеевна и стала подчеркнуто повторять его имя, когда разговаривала с Борисом Павловичем по телефону.
Нельзя сказать, что сотрудники главка безоговорочно осуждали этот роман. Нашлось, конечно, несколько пуритан, но подавляющему большинству скорее было просто интересно, как он будет дальше развиваться и чем закончится. Мужская половина, почти единодушно признавая действия Бориса Павловича правомерными, потому как «эта Иванченко — аппетитный кусочек», считала его поведение не соответствующим служебному положению. Начальнику главка следовало бы, по их мнению, проводить любовное мероприятие более солидно. Женщины разделились на четыре лагеря. Одни считали, что Борис Павлович — жертва, и что Иванченко разрушит-таки его семью и женит его на себе, благо, своего пьющего мужа она уже выставила за дверь. Другие, напротив, полагали, что начальник главка еще покажет характер, не зря его называют железным канцлером, и что Наталье Алексеевне ничего не обломится. Тамарочка, поддерживая то ту, то другую сторону, главное видела в том, что Борис Павлович мог бы найти в своем коллективе и кого-нибудь поинтересней, а не эту мымру. И, наконец, Софья Александровна, которой так часто приходилось теперь снимать телефонную трубку, с легким вздохом говорила: «А мне кажется, девочки, у них любовь»…
Июнь стал их медовым месяцем. Лариса еще в конце мая перебралась на дачу, бросив на прощанье: «Хочу развязать тебе руки, раз ты не мог дождаться…». Чего дождаться, она не договорила, но это он понял по тону: конечно же, ее смерти. Николай со студенческим отрядом уехал в Псковскую область развивать Нечерноземье. Так что остался Борис Павлович дома один и мог теперь приходить когда заблагорассудится, ни перед кем не оправдываясь. Наталья Алексеевна тоже была одна. Борис Павлович с помощью Вертеля достал для Лени путевку в детский санаторий на все лето, а Святослав, слава богу, не давал о себе знать, может, уехал «на этюды» — так у них назывались работы по оформлению наглядной агитации для колхозов и совхозов, которые, между прочим, оплачивались совсем неплохо.
Встречались они на квартире у Любы, подруги Натальи Алексеевны, которая уехала в отпуск на юг. По поводу Любиного отъезда Борис Павлович по совету Натальи Алексеевны устроил ужин в «Арагви». Люба, пышнотелая, веселая, все понимающая дамочка, когда выпила немножко, стала говорить Наталье Алексеевне, не обращая внимания на его присутствие, что завидует ей, потому что Борис Павлович ни какой не старикан, как она представляла, а мужчина в самом соку, да и при высоком его положении, о чем же еще мечтать, и пусть Наташка не будет дурой. Бориса Павловича немного коробили такие откровенные высказывания, но Наталья Алексеевна очень умело и тонко обратила все в шутку, и вечер, в общем-то, прошел весело и приятно.
