Саша Майская - Русский купидон
— Ну посоветуйте мне что-нибудь!
Оля звонко и презрительно выпалила:
— Похмеляться надо, чтоб не тошнило. С вас восемьдесят пять двадцать.
Макс выпал из дверей аптеки, краем глаза отметив, что дамы немедленно помчались к Оле и затараторили с удвоенной скоростью. Он вздохнул и потащился к вожделенному бистро. Здесь, к счастью, было безлюдно, а барменом оказался совсем молодой парнишка в наушниках, из которых лились агрессивные и ритмичные причитания очередного черного брата, приправленные завываниями синтезатора и оглушительной ритм-секцией. Оставалось загадкой, как юный рэпер смог расслышать заказ клиента, но через минуту перед Максом уже исходила ароматным паром кружка двойного черного и пирожки на тарелке вызывали усиленное слюноотделение. Макс некстати вспомнил Ленкины пирожки и расстроился. Придвинул к себе кружку…
— Сухомлинов? Ну у тебя и видок. Оголодал? Или с похмелья?
Макс с внутренним стоном повернул голову и обреченно кивнул. Гигант Эдик, суровый и неулыбчивый, навис над ним, источая запах химических и органических удобрений нового поколения. Зеленый фирменный комбинезон на Эдике смотрелся почему-то угрожающе. Макс прямо чувствовал себя тлей, которую вот-вот польют мыльной водой.
— Привет, Эдик.
— Давно не видно тебя.
— Все по конторам катаюсь, да и дел полно.
— А, ну-ну. А то меня уж и то спрашивают куда, мол, делся…
— КТО спрашивает?!
— Да все. Особенно, конечно, бабы. У меня же в магазине, почитай, все бывают. Цветочки подкормить, огурцы опрыснуть. Вот и ходят. А то соберутся — хоть в аптеке, хоть на почте — и ну языки чесать.
Максим медленно повернул голову в сторону аптеки и долгим проникновенным взглядом посмотрел на дам поселка Кулебякино. Те ответили ему безмятежными взорами. Максим снова повернулся к Эдику.
— Ты хочешь сказать, что они обо мне говорят?
— Ну, может и еще о чем, но о тебе в первую очередь. И все у меня интересуются…
— Эдик! Ты не мог бы им передать, что на все интересующие их вопросы я отвечу лично?
Эдик нахмурился, а потом неожиданно игриво ткнул Макса в бок толстым пальцем.
— А ты уверен, что твоя это одобрит?
— Моя?
— Ну… Ленка!
Макс вцепился в кружку с кофе. Эдик безмятежно продолжал вколачивать гвозди в крышку Максова виртуального гроба.
— …То, что ты к ней присоседился, от людей не скроешь. Да и она переменилась. То все на виду, одна, а теперь и из дому не показывается, готовит да печет целыми днями. Нет, я лично к ней всегда хорошо относился. Другие говорят, мол, Снегурочка, рыба холодная — а я говорю, нет, ребята, в тихом омуте сами знаете, кто водится. Ленка, может, с виду и тихоня, а в койке кошка дикая, кто знает? С бабами всегда так…
— Эдик!
— А?
— И это все… вы обсуждаете всем поселком?! Про меня и про Ленку?
Эдик изумился.
— Ну да! А чего ж еще обсуждать, как не то, что ты к ней по ночам через забор голяком сигаешь? Тихо у нас тут, в Кулебякине. А тут все ж событие.
Потрясенный Макс тихо расплатился и сомнамбулически зашагал на улицу. Последнее, что он услышал, был голос Эдика, который наверняка думал, что говорит шепотом:
— …Заездила она его, видать. Похудел, глаза ввалились. Конечно, ежели всю ночь кувыркаться, а потом еще и по конторам ездить…
Максим шагал по улице, с остервенением пиная пустую банку из-под фанты. Надо же, как развращает жизнь в столице! Он совсем забыл, что значит жить в маленьком поселке. В Москве ты неинтересен никому, кроме себя, даже старушки у подъездов все меньше интересуются количеством и качеством девиц, которых ты к себе таскаешь…
Он поравнялся с почтой, когда дверь ее открылась и на крыльце показалась Ленка Синельникова. Светлые волосы падают на лицо, под пестрым сарафаном угадывается ее точеное и такое желанное тело…
Она даже испугаться не успела, Макс сгреб ее в охапку и втолкнул обратно в здание почты. Юная девица испуганно приподнялась над стойкой, вытаращив глаза, но Макс сделал страшное лицо — это ему далось безо всякого труда — и девица порскнула в дверь, пропищав:
— Елена Васильна, вы побудете, я на минуточку…
Ленка после ее ухода немедленно начала вырываться и шипеть, что твоя змея.
— Отпусти щас же, слышишь?!
— Не отпущу, пока не поговорю.
— Прекрати, о нас же невесть что будут болтать!
— Уже! Весь поселок. С особым чувством — Эдик и Оля Шапкина. Некоторые сочувствуют тебе, но основные массы трудящихся — мне. Ты, согласно опросу общественного мнения, тихий омут с чертями, а я — заезженный тобой подкаблучник, выполняющий все твои прихоти в постели.
— Что ты мелешь, Сухомлинов! Про что они могут…
— Про то, что мы с тобой провели ночь вместе. Про то, что я ушел от тебя довольный и без штанов. Про то, что я сигаю к тебе через забор голяком, а ты все печешь, печешь…
— Макс! О господи… Меня родители убьют, когда узнают.
— Насколько я помню, они живут в Праге?
— Неважно. Но откуда же…
— Я думал, от тебя.
— Ты что, больной?
— Сейчас уже да. Но в любом случае я не имею привычки хвастаться своими постельными подвигами даже перед друзьями в бане, а здесь нет ни того, ни другого.
— Тимошкина! Я ее убью…
— Да какая разница, Лен! Мы взрослые люди, имеем право делать то, что хотим…
— Тебе хорошо говорить, ты же здесь не живешь!
— Ленка, в чем дело, а?
— Не понимаю тебя и понимать не хочу.
— А я объясню. Мы провели с тобой шикарную, изматывающую, безумную ночь, после которой ты дала мне от ворот поворот. Я делаю вывод — либо ты вела со мной жестокую игру, потому что я Сухомлинов, а ты Синельникова, либо ты чего-то испугалась, и я хочу знать, чего именно.
— Макс, я все сказала. Мы не должны…
— Посмотри мне в глаза и скажи четко и внятно, что ты меня не хочешь. Скажи правду — и я тебя отпущу. Клянусь.
Она внезапно расслабилась в его объятиях, устало прикрыла глаза, а через секунду посмотрела прямо в лицо Максу.
— Хорошо. Я тебя хочу. Доволен? Теперь отпусти.
— Ленка…
— Ты поклялся, Сухомлинов.
На скулах у него заходили желваки, но он выпустил ее. На тонких предплечьях наливались синяки от его пальцев, Лена, морщась, потерла их. В этот момент Макс случайно посмотрел в окно — снаружи к нему прильнула небольшая, но компактная толпа народа во главе с Олей Шапкиной и Эдиком в арьергарде. Максим ногой распахнул дверь, и собравшиеся немедленно приняли вид скучающих обывателей, прогуливающихся по Центральной улице. Максим громко произнес:
— Кино закончилось, все свободны. До новых встреч!
