Франсуаза Саган - Зима любви
Особенно ее обидело то, что он даже не пожелал выслушать ее объяснения. Она бы рассказала ему о том, как задержался самолет, как она испугалась… она бы доказала ему, что действительно собиралась все сказать Шарлю. Да, конечно, она могла бы быть более жесткой и попытаться объясниться с ним вечером. Но ей так трудно было решиться на это. Снова настраивать себя на неприятный разговор, на драматические объяснения, на разрыв. Тем более, что первая попытка в аэропорту провалилась, и Люсиль подумала, что это знак свыше. Когда собираешься сделать что-то плохое, то становишься мнительным. Но Антуан не звонил, и Люсиль тосковала.
Приближалось лето, и приемы теперь устраивали на свежем воздухе. Как-то Шарль повел ее на ужин в Пре-Кателан. Антуан и Диана стояли под деревом в центре оживленной группы гостей, и Люсиль услышала смех Антуана, прежде чем увидела его. В голове мелькнула мысль: «Как, он смеется без меня!» Но радость была сильнее: она подхватила ее и понесла навстречу любви, навстречу Антуану. Она протянула ему руку и улыбнулась. Но он не улыбнулся в ответ, лишь быстро поклонился и отвернулся. И тогда такой прекрасный, освещенный яркими огнями, зеленый Пре-Кателан стал мрачным и неприветливым. Она увидела, как ничтожны все эти люди, этот круг, это место и… ее жизнь. Если бы не Антуан, не его золотистые глаза, не те несколько часов, что они три раза в неделю проводили вместе, познавая великую правду жизни, все то, что сейчас окружало ее, было бредом бездарного декоратора. Клер Сантре была безобразна, Джонни нелеп, а Диана показалась живым трупом. Люсиль попятилась.
— Люсиль, — позвала Диана властным голосом. — Не убегайте от нас. У вас сегодня такое красивое платье.
Последнее время Диане нравилось любезничать с Люсиль. Ей казалось, что делая Люсиль комплимент, она тем самым обеспечивала свою безопасность. Но это лишь вызывало улыбку и Джонни и Клер, которой он в конце концов во всем «признался». Естественно, что весь круг был тут же поставлен в известность, и теперь, когда Люсиль и Антуан стояли, отвернувшись друг от друга, полные смятения и бледные, все смотрели на них с иронией и завистью. Люсиль подошла к Диане.
— Я купила это платье вчера, — машинально ответила она. — Правда, сегодня немного холодновато. Наверное, я зря его надела.
— И все же в этом платье не так опасно схватить бронхит, как в том, в котором пришла Коко Дуред, — заметил Джонни. — Никогда не видел так мало ткани и такое обилие плоти. Она сказала мне, что снять его так же легко, как вытащить носовой платок. А мне кажется, что первое сделать все-таки легче и быстрее.
Люсиль посмотрела на Коко Дуред, которая действительно была почти полностью обнажена. В довершение она прогуливалась как раз под гирляндами электрических лампочек.
— Что-то у вас сегодня невеселый вид, — заметила Клер.
Глаза ее сияли. Она держала Джонни под руку, и тот тоже не спускал с нее глаз. Диана, заинтригованная ее молчанием, с интересом взглянула на Люсиль. «Да они просто псы, самые настоящие псы, — подумала Люсиль. — Любопытство ест их изнутри. Если бы они могли, то разодрали бы меня на кусочки». Она слабо улыбнулась.
— Мне действительно холодно. Попрошу Шарля принести манто.
— Я сам схожу, — предложил Джонни. — В гардеробе такой красивый молодой человек…
Он быстро вернулся. Люсиль больше не смотрела на Антуана, но все время, словно птица, видела его уголком глаза.
— О, у вас новое манто, — воскликнула Клер. — Какое великолепие, какой цвет, жемчужный…
— Мне привез его из Нью-Йорка Шарль, — ответила Люсиль.
И в этот самый момент она поймала взгляд Антуана. То, что она прочла в нем, ударило ее, словно плетью. Ей захотелось дать ему пощечину. Люсиль резко развернулась и пошла к другим гостям.
— Когда-то и я с ума сходила от норковых манто, — сказала Клер.
Диана нахмурилась. Она взглянула на Антуана. О, она так хорошо знала это выражение лица, она называла его «слепым»: неподвижное, пустое…
— Принесите мне виски, — попросила она.
Она не смела задавать ему вопросы, поэтому отдавала приказы. Это успокаивало.
За весь вечер Люсиль и Антуан не сделали и шагу навстречу друг другу. Но где-то в полночь они оказались одни за целым столом: все отправились танцевать. Они сидели на противоположных концах, и он не мог подойти к ней. Он знал, что нагрубит, и боялся окончательно восстановить ее против себя. Он так страдал эти два дня, что чувствовал себя совершенно раздавленным. Он представлял ее в объятиях Шарля, видел, как она целует его, слышал слова, которые она говорила ему… ему. Он смертельно ревновал эту женщину. Антуан встал, обошел стол и сел рядом.
Она даже не посмотрела на него, и тогда, неожиданно для себя, он сломался. Он склонился к ней. Это невозможно, невозможно вынести. Неужели эта рассеянная незнакомка несколько дней тому назад лежала обнаженная на его постели, рядом с ним?
— Люсиль, что ты делаешь с нами?
— А ты? — ответила она. — Тебе приспичило, и вот я обязана все порвать в двадцать четыре часа. Это невозможно.
Она чувствовала, что полна отчаяния, но вместе с тем, и удивительного спокойствия, словно природа после смерча.
— Мне вовсе не приспичило, — возразил он обиженно. — Я ревную. И ничего не могу с собой поделать. Вся эта ложь невыносима, она убивает меня. Поверь мне. От одной мысли что… что… — Он задохнулся, провел рукой по лицу и спросил: — Скажи, после того как Шарль вернулся, ты… то есть вы… ну…
Люсиль резко повернулась к нему.
— Ты хочешь знать, спала ли я с ним? А как же! Ведь он подарил мне манто.
— Ты сама не знаешь, что говоришь, — пробормотал он.
— Да, не знаю. Но ты… ты же подумал это. Я прочла это у тебя на лице только что. Ненавижу тебя за это.
К столу подошла какая-то пара, и Антуан резко поднялся.
— Пойдем потанцуем, — сказал он, — нам надо поговорить.
— Нет, разве я сказала неправду?
— Может быть, чисто рефлекторно. Это со всеми может случиться.
— Не бывает вульгарных рефлексов, — сказала она и отвернулась от него.
«И она еще делает из меня виноватого, — подумал он. — Врет мне без конца, а я виноват». Его охватила такая злоба, что он схватил ее за руку и дернул с такой силой, что все оглянулись на них.
— Пошли танцевать.
Она вырывалась. От боли и негодования у нее выступили слезы.
— Я не хочу танцевать. — Антуан почувствовал, что стал пленником самого себя: он не мог отпустить ее и не в силах был заставить танцевать. В то же время ее слезы напугали его. Он подумал: «Я никогда не видел, как она плачет. Мне хотелось бы, чтобы она плакала ночью, прижавшись ко мне… а я бы успокаивал ее».
