Анна Дубчак - Ираидин пансион
«Надо бы на работу заявиться». И от этой мысли, так некстати возникшей и заслонившей собой все тихие радости вечера, на душе стало как-то тяжко и прохлада безысходности развеяла дрему: сон пропал. В окно из сиреневого вечера доносился уже осенний, несмотря на август, запах гари, влажных тополиных листьев и сырой, остывшей земли. «Приду и скажу: нате вам, пожалуйста, молодого и кусачего, дерзкого и инициативного, а не хотите — как хотите, напишите пару строк и отпустите домой — я же только спасибо скажу». Да и какой он дерзкий и тем более инициативный? Инертный, ленивый, тяжелый на подъем — вот это больше бы подошло к характеристике… Мысли вяло копошились в голове, путались, нагромождаясь одна на другую, и Андрею показалось, что от их обилия и тяжести сделались тяжелыми и голова и веки. «Работа не волк…».
Кухня — место общения, и Андрей понял это сразу. Сюда приходили не только завтракать, обедать и ужинать, но и просто встретиться, обсудить какие-то дела, сунуть нос в чужую, а если разобраться, так не такую уж и чужую, кастрюлю, оценить новое платье соседки или новые кальсоны соседа, посоветовать, чем лучше смазывать руки от цыпок и какие порошки пить при расстройстве желудка, рассказать новый анекдот, поделиться самым сокровенным, а то и просто выплеснуть на уши соседей целый ушат брани по той лишь причине, что ты встал не с той ноги.
На кухне люди роднятся, и ссоры, если случаются, — семейные ссоры, а горе — семейное горе.
Андрей был еще чужаком и поэтому во время завтрака чувствовал себя неловко, боялся любопытных взглядов, но благодаря Ираиде Аркадьевне быстро освоился и позволил себе оглянуться. В девушке, кормившей у окна за столом трехлетнего малыша, он без труда узнал Дину. Она даже не смотрела в его сторону, чем сразу же понравилась. В седой худенькой женщине он искал сумасшедшую, но видел лишь обыкновенную уставшую старушку, уставшую, наверно, от одиночества, от каждодневной и бессмысленной суеты, от людей, от жизни, наконец. Она чистила рыбу в раковине, то и дело поправляя смуглой жилистой рукой тонкие седые пряди волос. Узкие плечи ее были стянуты серым шерстяным платком, заколотым на плоской груди; из-под черной юбки выглядывали хрупкие лодыжки и резиновые маленькие ботики, старомодные, с черными полированными пуговицами вместо застежек. Это была его первая встреча с Зоенькой.
Оставался Денис Михайлович, дородный, розовощекий мужчина с белоснежными, аккуратно подстриженными усами, который постоянно хлопал себя по тугому животу и щелкал голубыми новенькими подтяжками. Он тоже, казалось, не замечал Андрея, хотя бросал на него осторожные, быстрые взгляды. То, что Андрей не был представлен соседям, показалось уловкой Ираиды Аркадьевны, которая решила, видимо, что знакомство должно произойти естественно, без церемоний. Все это поняли и вели себя так, словно ничего особенного не произошло.
— Ирочка, — густым, бархатным баском пропел на ухо Ираиде Аркадьевне Денис Михайлович, — ты нам, мужикам, не сыпь в чай душицу. Вот липа — это совсем другое дело! — Говорил и подмигивал Андрею. Ираида Аркадьевна, раскрасневшаяся от смущения и долгого стояния у плиты, понимающе кивала головой, и глаза ее смеялись.
С работой Андрей решил повременить. Его отпуск кончался через две недели, и в оставшееся время хотелось осмотреться, привыкнуть к новой для себя обстановке, поближе познакомиться с окружающими людьми, да и просто отдохнуть.
Ираида Аркадьевна, получив деньги за месяц вперед, окружила его заботой и долгие часы проводила у плиты, изощряясь в кулинарном искусстве.
Денис Михайлович, выказывающий первое время недовольство по поводу недостаточного к нему внимания с ее стороны, вскоре подружился с Андреем. Жмурясь от яркого солнышка во дворе на облюбованном за столом старом венском стуле, Андрей, глядя на церемонные ухаживания Дениса Михайловича за Ираидой Аркадьевной, умилялся их воркованию и думал про себя, что и он тоже когда-нибудь будет вот так же допоздна играть в лото с соседками, гонять чаи, а по утрам скупать все газеты в киосках, «чтоб быть в курсе», рвать астры с клумб, потому как его скудной пенсии на такую роскошь, как цветы для последней любимой женщины, просто не хватит.
Внешний азарт при игре в домино, которой он предавался последние дни в компании восторженного и неугомонного по части анекдотов Дениса Михайловича, был — и он сам это понимал — самообманом. Черные точки на пожелтевших костяшках домино начинали прыгать, когда во двор выходила Дина, чтобы развесить белье. Андрей переставал дышать, едва подол ее черного шелкового халата начинал подниматься выше икр, открывая белые как снег стройные ноги. Светловолосая, с тонкой прозрачной кожей, сквозь которую просвечивали бледно-голубые прожилки, с сиреневыми кругами под глазами и припухшим ярким ртом, она казалась такой хрупкой и нежной, что невозможно было себе представить, что она откликнется на такое грубое и жесткое имя, как Дина.
Разморенный жарой и расслабленный ленью, Андрей смотрел, как мелькают в дрожащем воздухе между развешанными простынями ее обнаженные, с розовыми локотками, руки, и забытые волнения, так долго мучившие до отъезда из дома, всколыхнули его притупленную на время чувственность: вспомнилась Ольга.
Олечка Рожкова, его первая любовь, бывала в их доме часто, и родители в шутку стали звать ее снохой. Им нравилась Олина семья, сама Оля и то, что их общение происходит на глазах, а не где-нибудь на дискотеках. Но, чувствуя в то же время ответственность за их будущее перед Олиными родителями, они нередко допытывались у Андрея, насколько далеко зашли их отношения, высказывая при этом сомнения по поводу их нравственной чистоты и подозревая при этом обоих. Андрей, как мог, успокаивал их, и его убеждения звучали искренне, потому как были они совершенно правдивыми. Ведь стараниями Оленьки из влюбленного в нее Андрея получился «личный поверенный», как говорила она, хорошо замаскированный под жениха, говорила и смеялась при этом. Она ничего не скрывала от него, делилась самым личным, интимным. Своей энергией, инициативностью, хищническим отношением к близким людям и ко всему, что ее окружало, она напоминала молоденькую, полную сил кошечку, хорошенькую и знающую себе цену. Она забывала, что кроме ее чувств, потребностей и желаний существует еще Андрей, страдающий от ее жестокой откровенности, делавшей его, мужчину, подобием подружки или той жилетки, в которую можно всегда поплакаться.
«Ты — мой личный поверенный», — любила повторять она, когда Андрей бунтовал, пытаясь напомнить ей о своем мужском достоинстве, когда хотелось заткнуть уши, краснея от услышанного. «А за хранение этой тайны я тебя поцелую».
