Кэрри Честертон - Праздник жизни
В гостиной на диванчике, выполненном в викторианском стиле и обитом бледно-голубой парчой, сидели две женщины, выжидательно глядя на вошедших.
Жаклин Кэррингтон за прошедшие две недели особенно не изменилась, так же как и в целом за последние двадцать пять лет, с тех пор как Роберт увидел ее в первый раз. Она была одета в один из своих элегантных дневных костюмов, темно-вишневого цвета, который весьма подходил к ее бледной коже и мягким седым волосам. Шею обвивала тройная нитка натурального жемчуга молочного оттенка. На правой руке поблескивали искусно ограненные сапфиры, хорошо сочетавшиеся с алмазами и сапфирами на обручальном кольце на левой руке.
Но внимание Роберта в первую очередь привлекли не алмазы и сапфиры, а выражение ее глаз. Их голубой цвет затмевал сияние сапфиров, в их глубине светились доброта и тепло, как всегда дополняемые оттенком возбуждения и ожидания в преддверии встречи.
— Привет, бабуля! — осторожно сказал он, переводя взгляд на молодую женщину, сидевшую рядом с его элегантной престарелой родственницей.
Глаза рыжеволосой красотки действительно, как и описывал Жоан, были большими и карими, широко распахнутыми и обрамленными длинными и густыми ресницами под круто изогнутыми золотисто-каштановыми бровями. Прическа представляла из себя взбунтовавшуюся массу волнистых, свободно спадавших вниз по плечам волос. Одежда поражала своими вызывающе яркими красками и причудливостью стиля; в ней девица выглядела как цыганская танцовщица.
Ее тело было облачено в белую мужскую рубашку с большим мягким отложным воротником, прихваченным у горла замысловатой кельтской брошкой. Причудливые серьги из сплетенных золотых нитей и переливающихся камней свисали с ушей, посверкивая сквозь массу спутанных волос. Плотно облегающие стройные бедра темно-зеленые брюки были заправлены в пурпурные замшевые полусапожки. Вязаная мохеровая шаль, окрашенная в глубокие, яркие тона золотого, коричневого и фиолетового цветов, спадала мягкими складками с плеч на диван и далее до самого пола.
Из-за шали Роберт не мог определить, насколько ее тело соответствует определению «убийственное». Общее впечатление в этом плане мешала также составить и большая расшитая матерчатая сумка, которую девушка держала раскрытой на коленях. Но вот что касается рта, то, пожалуй, здесь Жоан абсолютно прав, — губы были пухлыми и сексуальными. Да еще и четко очерченными, розовыми и влажно блестящими, как будто девица только что откушала полкорзинки свежей клубники. Это был рот, созданный для горячих, несдержанных поцелуев и безумных обещаний, которые даются в темноте страстным шепотом на атласных подушках. Страстный и чувственный цыганский рот.
А ведь в своей жизни он никогда не встречался с цыганками, даже с самыми восхитительными и сексуальными. Он предпочитал интимные связи, естественно тайные, с симпатичными, но обыкновенными, нормальными и воспитанными женщинами — из тех, с которыми обычно общались мужчины в его кругу, которым назначали свидания и на которых женились в течение целого ряда поколений. Именно к этому типу относились и три предыдущие дамы, с которыми любимая бабуля пыталась его свести за последние пару месяцев. К такой же категории, казалось, относилась и та дама, с которой он был столь неудачно помолвлен.
Но, как выяснилось в отношении экс-невесты, это впечатление было преждевременным и поверхностным. Она только на вид представлялась обычной женщиной его круга, пока не произошло нечто из ряда вон выходящее. После нескольких лет пребывания в состоянии помолвки она бросила его, можно сказать, прямо у алтаря. И сбежала в Сан-Франциско, чтобы поработать у подруги в магазине дамского белья, а также, по ее словам, попутно разобраться в своих чувствах, в том числе определиться в отношении вступления в брак. В конце концов она приняла решение, что выйти замуж уже пора и даже необходимо, но вот только не за мистера Кэррингтона — при всем его великолепии, — а за обычного местного парикмахера.
Мистеру Кэррингтону, естественно, не оставалось ничего другого, кроме как изобразить благопристойную мину при плохой игре, как поступали в таких случаях и все его великие предки. Но это был сильный удар по его самолюбию, его гордости и его представлениям об окружающем мире. Хотя, когда пыль и дым после скандала осели, он осознал, что пострадало только самолюбие, а сердце оказалось не задетым. Ретроспективно он даже снизошел до понимания правильности поступка беглянки, поскольку некоторое копание в собственных чувствах и эмоциях показало, что между ними никогда не было любви. Это была просто длительная дружба в совокупности с желанием удовлетворить надежды и расчеты родственников с обеих сторон.
Так что же теперь хочет от него добиться любимая родственница?
Судя по внешнему виду красотки, на сводничество это явно не похоже. Или все-таки именно оно?
— Не соблаговолите ли распорядиться в отношении чая, мадам? — прозвучал неестественно чопорный голос Жоана, который оторвал Роберта от размышлений об экзотической красотке и вероятных причинах ее появления в гостиной любимой бабули.
— Да, пожалуйста. — Легкий призвук живых ирландских ритмов прозвучал в голосе хозяйки дома, пикантно дополняя ее виргинский акцент. — И напомните миссис Бентон, чтобы положила побольше миндальных пирожных и мятных лепешек. — Она повернулась к сидящей рядом гостье, и лицо ее осветилось улыбкой. — Я обещала моему внуку традиционный чай с пирожными, печеньем, взбитыми сливками и клубничным вареньем.
— Да, мадам. — Жоан опять изобразил отработанный поклон по-английски вышколенного дворецкого и попятился спиной к выходу, мягко закрывая за собой дверь.
Жаклин подняла руку, вытянув ее в сторону единственного оставшегося мужчины.
— Дорогой Роберт, — с пафосом возвестила она, — подойди и познакомься с моей новой подругой, Дженнифер Кресент. — Лицо хозяйки дома вновь осветилось улыбкой, и ее теплый, ласковый голос с гордостью матери, демонстрирующей успехи любимого чада, добавил: — Мисс Дженнифер Кресент.
Роберт с трудом подавил вздох. Все ясно, никаких сомнений — его явно представляли новой кандидатке на роль миссис Роберт Кэррингтон. Прошло всего три года с тех пор, как его «спустили в унитаз», и вот теперь бабуля отчаянно пытается устроить его личную жизнь. Хотя, конечно, в чем-то она права. Скоро ему стукнет тридцать четыре, а в роду Кэррингтонов, согласно официальным летописям и устным преданиям, ни один мужчина не оставался холостяком после тридцати лет. С его стороны это просто вопиющее нарушение всех семейных традиций и морально-этических норм.
