Дорис Смит - Огонь ласкает
За рулем, разумеется, был мужчина. Черт побери! Этого не могло быть… но это было так. У него хватило наглости подойти ко мне.
— Вы сказали «езжайте», — невозмутимо напомнил К.Ф. — А я тороплюсь.
— Я тоже! — не выдержала я.
Воцарилось молчание. В комнате отдыха кто-то недавно прочитал в журнале, что карие глаза непроницаемы. Те, что сейчас смотрели на меня из-под ровных бровей, не отрицали и не признавали своей вины, но верхняя губа слегка подрагивала, как у этого нервного животного — по-моему, у ламы? И вдруг К.Ф. протянул руку:
— Я найду место для вашей машины. А вы идите.
То, что он считал меня так же бесполезной за рулем, как и за пишущей машинкой, произнесено не было, но явно подразумевалось.
Я как могла более невозмутимо выбралась из машины и протянула ему ключ:
— Что ж, спасибо. Я буду у книжной лавки.
— Хорошо. Я найду вас, — пообещал он, скользнув на освобожденное мной место за рулем.
Очень скоро он присоединился ко мне.
— Шестая от конца, — лаконично доложил он, отдавая мне ключ.
— Вы хотите сказать, что уже поставили ее?
— Я умею быстро действовать. В отличие от этого поезда.
— Вы ждете экспресс из Корка?
— Верно. Встречаю Руни. Отвезти его в аэропорт.
Я открыла рот от удивления.
— Простите. Вы что-то сказали? — вежливо спросил он.
Это было бы чудом, поскольку я внезапно утратила дар речи. Прошлым вечером Дермот ни словом не обмолвился о К.Ф.
— Ну же, этот вид мне знаком, — заметил мой спутник. — Что у вас пошло не так?
— Я встречаю мистера Руни. Мы с ним договорились вчера вечером!
— Ну, черт меня побери! Если бы вы сказали об этом в Дан-Лаогейр, все было бы по-другому.
— По-другому?
Его щеки покрылись легким румянцем.
— Я должен был сегодня играть в гольф.
— Простите, — сказала я, — но это не моя вина. Мистер Руни ни словом о вас не обмолвился.
Карие глаза превратились в две узкие щелочки.
— А у кого есть шанс сказать хоть слово, если вы находитесь поблизости?
Поезд Дермота задержался на пересадочной станции в Лимерике.
— К счастью для тебя! — заметила я.
— Почему? Что-нибудь случилось? — спросил Дермот, поправляя сумку на плече.
— О нет! Просто величайшая ошибка века, или дело о двух шоферах! — Он недоуменно поднял брови. — Я и К.Ф., идиот! — объяснила я и увидела, что его лицо медленно багровеет.
— Ты хочешь сказать, что он приезжал сюда?
К.Ф., как оказалось, подвез Дермота на железнодорожную станцию в пятницу и предложил встретить его сегодня. Дермот охотно согласился.
— А когда ты позвонила, я просил тебя передать, чтобы он не беспокоился.
— Нет, не просил, — устало повторила я. — Ты даже имени его не произносил.
— Произносил, представь себе, как раз когда твоя пуделиха Лулу начала лаять. Я попросил тебя позвонить ему, ты сказала «хорошо». Даже два раза. Я подумал, может, ты выпила чего-нибудь.
«Ты сказала „хорошо“, даже два раза». Я начала смутно припоминать. Линия шуршит, Лулу пристает, я кричу за секунду до того, как ее забрала Линда: «Хорошо, хорошо!..» Не Дермоту, а Лулу!
— О господи, — выдавила я, меня прошиб холодный пот.
— Да ладно, не волнуйся! — успокоил Дермот.
Ему хорошо. Внешне К.Ф. воспринял это нормально, но это не значит, что он забудет. Бог его знает, каким способом он мне за это отплатит.
Наш дом мои родители купили двадцать один год назад и назвали его «Тир-на-Ног» — «Страна вечно молодых». И действительно, благодаря их заботам, годы почти не оставили на нем следов. Единственное, о чем я жалела, что они не купили себе дом у моря.
Сегодня на ужин Мария приготовила яичницу с сыром. Мария была неплохим поваром, причем прирожденным. Мы же с Линдой могли друг другу только посочувствовать. Обе мы не один раз, будучи посланными за унцией дрожжей, возвращались с фунтом, а продавец потом спрашивал маму, не собираемся ли мы открыть пекарню.
После ужина Мария достала гладильную доску и свежевыстиранную блузку.
— А что такого особенного будет в понедельник? — поддразнила я ее, видя, что это ее лучшая белая блузка с кружевом.
— Ничего, — тут же ощетинилась она и неожиданно стала ярко-розовой, хотя мое замечание было вполне безобидным — если она хотела выглядеть как можно лучше в своей школе коммерции, это не было преступлением.
В гостиной Линда плюхнулась на коврик у камина со своим очередным проектом в руках — досье по хлорофиллу.
— Ты устроила жуткий беспорядок, — заметила я и подумала о том, что родители должны вернуться в следующий четверг.
— Ничего, в среду придет миссис Фини. — Мысли Линды, похоже, повторяли мои собственные. Через секунду она задумчиво заметила: — А без них все-таки скучно, правда?
— Ну, без папы стало спокойнее, — сказала я. — Но… ты права.
Мой худощавый, голубоглазый отец обладал каким-то своеобразным очарованием и пользовался этим. Он считал нас чуть ли не безграмотными и все время твердил: «Образование — это прекрасная вещь». Неотъемлемой частью отцовского характера было умение убеждать людей: он был юрисконсультом.
Мама, высокая, стройная, рыжеволосая, как и я, выглядела ненамного старше меня, по крайней мере обычно. В последнее время у нее несколько раз появлялись сильные боли в животе, и я беспокоилась за нее.
— Телефон! — закричала Линда и вылетела в коридор, откуда через секунду позвала: — Кон, это миссис Фини!
Я посмотрела на бедлам у камина, шерсть Лулу на ковре и грязные окна, и мое шестое чувство заранее подсказало мне, что я услышу от миссис Фини, нашей уборщицы: бывшая в положении Эйлин, ее замужняя дочь, наконец родила, и новоиспеченная бабушка будет слишком занята, чтобы прийти к нам.
Последней каплей стало то, что, как только я положила трубку, мою челюсть пронзила жуткая боль.
Я и мои зубы были давними врагами. «Открой рот, больно не будет», — сказал мистер Болтон, семейный дантист, когда мне было пять лет. Я открыла, и больно было ужасно. Пятнадцать лет мой отец пребывает в уверенности, что меня просто обидела ложь. Но я знаю, что сделана из более крепкого теста. С враньем у меня, можно сказать, деловое соглашение, а вот с болью нет, тем более с зубной. Пришлось отправиться в ванную за аспирином — если понадобится, выпью полный флакон. Я захлопнула дверцу шкафчика с лекарствами и отправилась с бутылочкой аспирина в свои владения.
Моя комната, длинная, с открытыми всем ветрам окнами, похожа на корабль. Кровать металлическая, белая, с латунными шишечками; одеяла на ней темно-синие, а простыни и наволочки — в шотландскую клетку. Она очень удобная, но я никогда не тороплюсь лечь спать. Ночью я прекрасно себя чувствую и стараюсь не заснуть как можно дольше. Это тоже часть моего кошачьего имиджа.
