Нина Иливицкая - Посмотри на меня
— Снято!
…Ника в кресле с книгой. Ника что-то пишет за столом со старинным письменным прибором в виде мраморной лошади. Ника задумчиво смотрит в окно, придерживая тонкой рукой складки портьеры…
— Снято!.. Снято!.. Снято!..
Хотя живая, легкая и озорная Ника «в семье своей родной казалась девочкой чужой», как она любила говорить, поколения ученых предков оказали влияние и на нее. Училась она отлично, причем без всякого труда, играючи. Так же играючи выучила несколько языков. И еще была у нее страсть все классифицировать. Иннокентий в ее шутливой классификации сильного пола относился к «шкафам». «Шкаф» — атлетически сложенный мужчина, основательный, молчаливый и надежный. Она звала приятеля «шкафчиком» за его относительно невысокий — всего на полголовы выше Ники — рост.
Сейчас она была на каблуках, поэтому глаза — синие Никины и зеленые Кешкины — оказались почти на одном уровне.
— Может, все-таки скажешь, что ты задумала?
— Скажу. Попозже. Кеш, иди, пожалуйста, у меня еще куча дел. И спасибо тебе за все.
— А кроме спасибо?
Ника положила руки на широкие плечи друга и легко коснулась губами его губ. Миг — и ее хрупкое тело уже плотно прижато к горячему напряженному телу мужчины. Сильные руки сжали ее бедра, и Ника опять почувствовала, как острое желание пронзило ее от горла до паха. Странное новое ощущение… Разве страсть заразна, как грипп?
— Потом, Кешка, все потом. Фотографии завтра принеси.
Ника захлопнула массивную дверь и прислонилась к ней спиной, усилием воли пытаясь погасить непрошеное томление. «Девушка вошла в возраст? — усмехнулась она в свой адрес. — Ладно. Все! Что у нас на повестке дня? Прежде всего — антикварный магазин».
— Никитка, ты дома?
Тишина. Посреди прихожей валяются домашние тапочки сестры. Ну конечно, была и ушла. Убежала по каким-то своим таинственным делам. Викторию охватило чувство одиночества. Раньше всегда кто-нибудь был дома. Хотя бы домработница Ариша. Сейчас Ариша уехала в деревню к сестре. Им с Никиткой и себя-то толком не прокормить.
Виктория наклонилась, подняла Никины тапочки и аккуратно поставила их на полку. Достала свои, переоделась и, мельком взглянув в зеркало, побрела к себе в комнату.
Убранство Викиной комнаты было изящным, функциональным и безликим. Ни одного цветного пятна, ни одной лишней вещи — ничего, что могло бы отвлечь и развлечь. На окне — белые шелковые шторы. Рядом — небольшой белый письменный стол. Книжные полки, старинный светлого дерева шифоньер, в нише которого — несколько икон, подаренных любимице Викушке богомольной Аришей. На нешироком диване и стульях — накидки бежевого цвета. Над диваном — небольшое зеркало и несколько графических листов в простых багетных рамках: городские пейзажи в коричнево-кремовых тонах. Идеальный порядок.
Виктория остановилась на пороге и оглядела все это со странным чувством отчуждения. Входить не хотелось. Какая скучная комната! Потом, преодолев себя, торопливо прошла к столу, поставила на место сумку с книгами и конспектами, сменила синее строгое платье на такой же синий халат — пристрастие к синему цвету было единственным, что объединяло вкусы сестер, и, подумав, пошла в комнату Ники.
Слово «интерьер» здесь теряло свое значение. В комнате, раза в два больше Викиной, царил радостный беспорядок. Пол покрывал яркий ковер. Разнокалиберные кресла, журнальные столики, диваны с многочисленными подушками, бар, шкафы с книгами, посудой, безделушками стихийно, как бы сами по себе, а в действительности не без участия многочисленных гостей создавали несколько «функциональных уголков». Стены были увешаны картинами, в основном авангардистского направления, подаренными Нике авторами — веселыми молодыми художниками.
Она прошла к креслу, в котором обычно сидела, бывая у сестры. Оно так и называлось: Викино кресло. В глубине притулился большой облезший медвежонок Михаляга, друг Викиного детства. В интерьер ее комнаты он не вписывался и потому поселился здесь. Виктория забралась с ногами в кресло, обняла Михалягу и пригорюнилась.
Очень хотелось есть, но Вика точно знала, что и холодильник, и морозильник в просторной, обустроенной по последнему слову техники и дизайна кухне, а также хлебница и ящик для овощей сияют (или зияют?) чистотой и пустотой. Она сама вчера, чтобы хоть как-нибудь отвлечься, вымыла их с пастой, найденной в Аришиных закромах. Продуктовые запасы, и немалые, они уже подчистили не без помощи многочисленных приятелей сестры. От голода, тоски и одиночества Вика тихо заплакала и так, в слезах, задремала, уткнувшись в живот Михаляги.
В дверь стучали. Вика подскочила, проснувшись, и чуть не упала — отсидела ногу. Прихрамывая, она бросилась в прихожую и торопливо распахнула дверь. В квартиру ворвалась веселая Ника, а вместе с ней — аромат черемухи. Викина тоска мгновенно улетучилась.
— Тошка, помоги!
В руках у Ники топорщились два огромных пакета. Неужели с едой?! И роскошный букет черемухи, осыпающий паркет душистыми снежинками лепестков.
Минут через двадцать сестры сидели за столом. Большой фарфоровый чайник с крепко заваренным чаем, горки бутербродов с сыром и ветчиной, салаты, фрукты и сладости под сенью букета черемухи казались Вике самым восхитительным натюрмортом в мире.
Некоторое время девушки ели молча. Наконец Вика, утолив первый голод, спросила:
— Откуда эта роскошь, Никитка?
— Ммм… Папина лошадь…
— Что-о? Ты продала папину мраморную лошадь? Ты же знаешь, как он ее любит!
— Нас он любит еще больше. Не думаю, чтобы папа хотел нашей голодной смерти. И вообще, Тоша, похоже, нам придется продать весь антиквариат, чтобы осуществить мой Великий Спасательный План.
— План?! Ты что-то придумала?
— Да. Боюсь, тебе это покажется безумной авантюрой, но другого выхода я не вижу.
Рей
Рей Гилфорд едва сдержался, чтобы не швырнуть об пол телефон. Его рука сжимала ни в чем не повинную трубку с такой яростью, словно это было хрупкое тело Эйлин. Уехала, не сказав ни слова, даже не попрощавшись! А ведь еще вчера…
Он усилием воли подавил порыв, подчеркнуто аккуратно вернул трубку роскошному — слоновая кость с золотом — аппарату и подошел к окну. Из его полукруглого проема открывался вид на безбрежное и непостижимое живое пространство. Океан сегодня был спокоен, и его покой постепенно передался Рею.
Ярость улеглась, но обида и недоумение остались. Почему?! Вчера они немного повздорили, но потом… Началось с того, что Эйлин заявила: ей надоело торчать «в этом городишке», она требует, чтобы он немедленно бросил все дела и отправился с ней на Гавайи. Рей ничего не имел против того, чтобы немного отдохнуть от дел, да еще в обществе Эйлин. Но он предпочел бы Швейцарию: уютное шале в горах, захватывающий дух полет на лыжах по заснеженным склонам, чистый морозный воздух… Эйлин неожиданно взорвалась: она не любила спорт, терпеть не могла холод и вообще не выносила, чтобы ей возражали.
