Элизабет Эштон - Великодушный деспот
Полина с нарастающим любопытством терпеливо ждала. От лугов поднимался белесый туман, слева внизу журчала речушка, ночь полнилась летними ароматами, запахом роз, жимолости и вереска, было очень тихо, даже с шоссе не доносилось ни звука. Над ними уже начали сиять редкие звезды, а далеко на западе, там, где зашло солнце, все еще слабо алело зарево, и только огни подфарников машины казались странными и неуместными. Вдруг с деревьев над изгородью громко ухнула сова. Пегас принял это за сигнал к началу бунта, натянул недоуздок и начал приплясывать. Он хотел в свое стойло, к яслям с сеном. Незнакомец поспешно отпрянул.
– Да, пожалуй, пора, – сказал он и сел в машину.
Полина почувствовала смутное разочарование. Она сама не знала, чего ожидала; ведь ее беда, говорила она себе, ничего не значит для этого незнакомца; но девушка была так молода, так верила в то, что случится чудо и в последний момент они будут спасены. Возвращение из Америки богатого, забытого родственника, как всегда бывает в популярных романах, и эта внезапная встреча, оказавшаяся всего лишь случайным эпизодом на дороге, смешались в ее голове с неясными надеждами. Машина медленно поехала назад по аллее и остановилась у ворот, служивших боковым входом во двор «Трех Печек», куда и вела своего коня Полина. Даже там развернуть машину оказалось сложным маневром. Когда наконец это удалось, водитель заглушил мотор, и девушка подошла к машине.
– Теперь можете пройти.
– Нет, спасибо, мы уже пришли.
Пегас, видя, что ужин и ночлег уже близко, так танцевал, что Полина с трудом удерживала его, пока отпирала ворота.
– Спокойной ночи! – крикнула она, закрывая их за собой.
«Три Печки» представляли собой длинный низкий дом из полинявшего от времени кирпича. Он смотрел окнами на юг, вдоль фронтона шла застекленная веранда, увитая диким виноградом; все три передние комнаты имели выход на веранду через большие, до пола, французские окна. Подъездная дорожка закруглялась у дома подковой, и двое ворот у каждого ее конца выводили на главную дорогу. Внутри, в закруглении, зеленела лужайка с плакучей ивой в центре. Справа от дома тянулся огороженный стеной сад, а слева мощеная дорожка вела к конюшням. За домом начинался пологий склон холма, на котором террасами были устроены розарий, над ним – теннисные корты, а еще выше – загоны для лошадей. Пока еще цветов и фруктов было вдоволь, но все уже постепенно приходило в запустение и упадок, сад зарастал: в последние годы Джон Геральд уже не мог позволить себе держать садовника, при том что ни он сам, ни его дети не имели ни склонности, ни охоты к садоводству.
Покончив с помощью брата с домашними хлопотами, Полина умылась и пошла в гостиную, где собралась вся семья: кроме французского окна, выходившего на веранду, из комнаты был еще выход, украшенный аркой, – к входной двери, лестнице наверх и к маленькой комнатке на первом этаже, которую они использовали как офис. Справа была еще одна дверь – в большую комнату, а из нее раздвижная дверь вела на кухню. Комната, которую тетя Марион по старой памяти до сих пор называла салоном, была большая, с низким потолком и мебелью – хоть и потертой, но некогда весьма дорогой и солидной. На камине стояла ваза с поздними розами, еще одна красовалась в центре стола, куда ее поставила Линетт, любившая цветы, и сейчас всю комнату наполняло благоухание.
Полина присела на маленький диванчик из дуба, стоявший у дальней стены. В бриджах для верховой езды и в блузке она, действительно, больше походила на мальчика, чем на молодую девушку; у нее были короткие волнистые волосы рыжеватого цвета, ярко блестевшие под солнцем, большие серые глаза, темные брови, тонкие черты лица и красиво вычерченный, упрямый рот.
За столом тетя Марион – на самом деле она была им двоюродной бабушкой – просматривала мелкие вещи, требовавшие починки, расстроенно цокая языком над многочисленными прорехами и дырками в носках и рубахах. Марион Торн помогала по хозяйству Джону Геральду почти столько, сколько помнила себя Полина. Она была значительно моложе своей сестры – бабушки детей – и все еще бодра, но уже начинала чувствовать тяжесть шестидесяти с лишним лет и была в общем не прочь оставить свои многотрудные заботы по дому. Напротив нее сидела Линетт и штопала носок. Шестнадцатилетняя девушка с милым грустным личиком цветом волос и глаз в точности походила на сестру. Перенесенный в раннем детстве полиомиелит оставил следы: Линетт до сих пор немного прихрамывала, и слабое здоровье не позволяло ей учиться в школах-интернатах, которые время от времени удостаивали своим присутствием Полина и Майкл. Тихая и застенчивая, она жила в мире своих фантазий, навеянных любимыми романами. Единственный оставшийся мужчина в семье сидел возле камина, засунув руки в карманы бридж. Гримаса недовольства искажала его довольно красивое лицо. Майклу Геральду было девятнадцать, и он ни минуты не сомневался, что богатство и беспечная жизнь по праву принадлежат ему от рождения, до тех пор пока неприятное стечение обстоятельств не доказало ему обратное. У его ног лежал большой золотистый ретривер, оглядывая по очереди всех присутствующих большими печальными карими глазами.
Марион произнесла четким, хорошо поставленным голосом:
– Послеполуденной почтой я получила весточку от моей подруги Агнес, она пишет, что будет очень рада, если мы с Линетт переедем к ней. Скоро она выходит на пенсию, и, если сложить наши с ней доходы, мы сможем жить с относительным комфортом, а если нам вдруг понадобятся деньги на пустяки – будем давать время от времени уроки... – В молодости Марион работала учительницей в той же школе, что и ее подруга Агнес Мур. – Она пишет, что согласна взять и Герцогиню. – Услышав свое имя, собака поднялась, посмотрела на нее и слегка помотала пышным хвостом. – Но квартира у нее совсем небольшая, так что, боюсь, больше она никого разместить не сможет.
– Значит, нас с Линой выбросят в холодный чуждый мир, чтобы мы выживали как можем, – обиженно проговорил Майкл.
– Ну не надо так. – Тетя строго посмотрела на него. – Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь, но ты сам знаешь, возможности у меня очень скромные, да и потом, вы оба молодые, сильные.
– Ну разумеется! – Полина с упреком взглянула на брата. – Ты и так уже очень много для нас сделала, тетушка, мы и сами справимся. – Она смутно подумала, что ей следовало бы питать большую привязанность к тете Марион, но та всегда была такой надменной, и, хотя сейчас, к старости, смягчилась, у нее осталась повелительная манера учительницы младших классов, которая всегда выводила из себя ее племянника, их отца. Но Марион Торн действительно верно и терпеливо служила, как могла, семье, и Джон отлично понимал, что трудно найти другого человека, который стал бы мириться с его бешеным темпераментом.
