Дениза Алистер - Маленькая птичка
— Прошу прощения, преподобная матушка. Мне пришлось повозиться с дудником больше времени, чем я думала, а кресс-салат… — Она посмотрела на мокрое пятно, расплывавшееся на ее юбке, там, где ее касалась корзина.
— А пижма? Разве у нас не должна быть сегодня пижма?
— Пижма? Э-э-э, да, но я…
Оливия с тоской посмотрела вниз, надеясь, что сумка с пижмой, брошенная у загона, вдруг каким-нибудь чудом окажется в ее руке.
Незнакомец не сводил взгляда с ее лица, и ей показалось, что мысли о Гарри, который остался там, наверху, не составляют для него никакой тайны.
Благородный гость мгновенно оценил ситуацию, заметил ее прелестное лицо со следами слез, обрамленное пышными волосами цвета меди. Она как эльф, подумал он, как прекрасный водяной эльф. Слезы? Влюблена, наверное. Простое домотканое платье, в котором она работала на огороде, не могло скрыть стройную юную фигурку, высокую грудь, длинные ноги, тонкие лодыжки и запястья.
— Оливия, отнеси это на кухню, переоденься и немедленно приходи в мою келью.
Когда девушка повернулась, чтобы уйти, незнакомец подобрал что-то с земли и со словами: «Позволь возвратить это в твою корзину», что-то засунул между мокрыми листьями.
Отойдя подальше, туда, где ее не могли видеть, она достала то, что положил в корзину незнакомец — это оказался завиток овечьей шерсти.
Оливия вошла в прохладную келью настоятельницы. Это была маленькая комната, всю обстановку которой составляли деревянный стул с высокой спинкой, стол, скамеечка для молитв да маленькая табуретка. На столе у окна лежал сверток белой ткани. Оливия всего несколько раз бывала здесь, и сейчас ей показалось, что комната съежилась за годы, прошедшие с тех пор, как она впервые пришла сюда пятилетней девочкой. Тогда с ней была ее мать, и Оливия очень боялась, что ее оставят здесь одну с этой приветливой, но чужой, одетой в белое дамой, хотя ей и сказали, что два раза в год можно навещать свою семью.
Но два года назад в их край пришла смертоносная чума и забрала ее родителей. Оливия горевала не только оттого, что так страшно и неожиданно лишилась их, но и потому, что с их смертью перестала ездить домой, а ведь она всегда так ждала этих поездок. Теперь брат Генрих, который стал ей почти совсем чужим, унаследовал обязанности ее отца в поместье и дал ей ясно понять, что не нуждается в помощи девочки, воспитанной в монастыре и умеющей только вышивать, какими бы благими ни были ее намерения.
— Оливия, садись, пожалуйста. Ты живешь в монастыре Пресвятой Богородицы уже двенадцать лет, не так ли, милая?
— Да, преподобная матушка.
Оливия пыталась угадать, о чем будет разговор, но мать-настоятельница говорила в своей всегдашней приветливо-ровной манере, по которой никогда нельзя было узнать, что сейчас последует — наказание или похвала.
— А теперь, Оливия, тебе уже семнадцать лет, и ты — молодая леди. Которая, я полагаю, вполне готова занять свое место в миру.
Пауза в ее речи и брошенный на Оливию взгляд говорили о том, что мать-настоятельница ждет от нее какой-нибудь реплики, однако ответом ей было только изумление, написанное на прекрасном личике. У Оливии просто закружилась голова, и ей показалось, что в комнате потемнело. Взгляд бессмысленно переходил с предмета на предмет, пока не остановился на свертке белой ткани, из которой светящимися точками выглядывали тонкие золотые нитки для вышивания.
— Преподобная матушка, ты хочешь сказать, что я должна вернуться домой?
— Дитя мое, на то есть много причин. С тех пор как сэр Генрих и леди Айрин умерли, твой брат управлялся без тебя, а ты смогла закончить обучение. Теперь же, мне кажется, мы больше не можем позволить ему жертвовать…
— Жертвовать?! — Слово выскочило прежде, чем Оливия сумела удержать его. — Преподобная матушка, прости меня, но ты не знаешь всего. Мой брат не хочет, чтобы я жила дома. Он дал мне понять, что ему неприятно мое присутствие. Он ведет себя со мной как с незваной гостьей. С тех пор как умерли мои родители, мой настоящий дом — здесь.
Настоятельница смотрела на расстроенное личико, и ее сердце было полно любви к этой девочке, которую она двенадцать лет учила, и которой стала второй матерью. А теперь обстоятельства требуют, чтобы они расстались, и жизнью этой девочки, как и многих других, будут в равной степени распоряжаться судьба и мужчины. Но в этот раз ей почему-то было особенно трудно расстаться со своей воспитанницей.
Она покачала головой и, взглянув в окно, присела на высокий резной стул.
— Оливия, послушай… Для каждого из нас уготовлена своя судьба. Ты должна мне поверить. Каждый шаг, который Господь запланировал для нас, это шаг в нужном направлении. Я бы не стала отсылать тебя, если бы не была совершенно уверена в правильности этого шага. Я лучше понимаю Его планы, и тебе следует мне доверять. Существуют причины, по которым ты должна сейчас оставить монастырь и возвратиться домой.
Оливия слушала ее и ничего не понимала. Доверять? Чему она должна доверять? Причины? Какие? Что за план?
— Мой брат знает? — спросила она тусклым голосом.
— Нет, твоему брату еще не сообщили. Завтра мы пошлем эконома оповестить его, а послезавтра ты поедешь.
Оливия все еще с трудом осознавала, что происходит.
— А как же мое вышивание, преподобная матушка?
— Ты хорошо обучила младших девочек, а я выучила тебя всему, что знаю сама, Оливия. Девочки смогут продолжать ту работу, которую делают сейчас.
Во второй раз за этот день, который начался так тепло и солнечно, мир, в котором жила Оливия, стал холодным и темным. Она получила свое благословение, стоя перед настоятельницей с опущенной головой.
Когда дверь за Оливией закрылась, настоятельница еще некоторое время постояла в раздумье. Ее взгляд скользнул по желтым полям пижмы, а потом выше, туда, где вдалеке были видны люди, миряне, выпускавшие овец из загонов. Овцы белым потоком стекали вниз по холму и постепенно разбредались по склонам, словно лепестки яблоневого цвета по саду.
— Вот и тебе пришло время улететь, маленький цветочек, — проговорила она и любовно провела рукой по свертку золотых ниток, который ей принес сегодняшний гость. Она улыбнулась и направилась к молитвенной скамеечке.
2
По звону железных подков на каменном мосту обитатели дома Джиллерсов поняли, что те, кого они ждали, приехали, и едва Оливия и сопровождавшие ее монахини, мать Лаура и сестра Роза, подъехали к дому, как тяжелая дубовая дверь распахнулась. На пороге появилась молодая женщина, на ходу снимая фартук и протягивая его служанке. Она была ниже ростом, чем Оливия, с пышной грудью и широкими бедрами. На вид ей было лет двадцать пять. Живое, умное лицо обрамляли белоснежная головная повязка и вуаль. Взгляд голубых глаз остановился на Оливии, подтвердив то, что женщина слышала о ее красоте. Учтиво улыбаясь, она сделала реверанс и поприветствовала гостей, обратившись к самой важной из них.
