Барбара Картленд - Проданная невеста
Мистер Уинтон минуту помолчал, потом заметил:
— Думается, я помню покойного графа.
— Его все любили, — сказал лорд Фулборн, — однако он был игроком, и вот теперь его дети страдают от последствий.
— Дети? — переспросил Уинтон.
— У Дэвида есть сестра, — ответил Фулборн, — и если бы у нее была возможность провести сезон в Лондоне, она, несомненно, заслужила бы титул Несравненной. — Он сделал паузу, как бы выбирая соответствующие слова. — Она очень хороша собой, а правильнее было бы сказать — прекрасна, но в отличие от брата слишком горда, чтобы брать то, за что не в состоянии заплатить. Поэтому она живет в деревне.
— Печальная история, — сказал Уинтон. — Если я не ошибаюсь, дом графа Блэйкни находится в Хартфордшире?
— Блэйк-холл всего в пятнадцати или двадцати милях отсюда, — сообщил Фулборн, — именно там кредиторы и собираются предъявить графу все счета. — И добавил со вздохом: — Я считаю, что те из нас, кто может себе это позволить, должны купить там хотя бы что-то ненужное — во имя дружбы.
Его нежелание сделать что-либо подобное было вполне очевидно, и мистер Уинтон смерил Фулборна проницательным взглядом, прежде чем произнести не без иронии:
— В подобных обстоятельствах человеку всегда любопытно узнать, — сколько у него истинных друзей.
Он встал и направился в тот самый угол, который недавно покинул ради этого разговора.
Время уже близилось к вечеру, когда граф Блэйкни в фаэтоне, за который он не заплатил, запряженном лошадьми, которых он одолжил у приятеля, приехал в Блэйк-холл.
Пока он, въехав в давно не крашенные ворота, двигался мимо пустых домиков с заколоченными окнами, на лице у него было выражение отчаяния.
В конце аллеи показался дом; выстроенный в свое время из темного кирпича, за долгие годы приобретшего светло-розовый цвет, издали он выглядел прекрасно.
Но когда граф подъехал ближе, стали видны разбитые и не вставленные вновь стекла в окнах; во многих местах на крыше не хватало плиток черепицы.
Трава и мох проросли сквозь трещины в ступеньках, ведущих ко входу в здание.
Граф остановил лошадей и закричал очень громко, призывая кого-то.
Звук его голоса облетел вокруг дома и донесся до конюшни.
Седовласый старик медленно вышел из-за угла, и графу показалось, что старику понадобилось ужасно много времени, чтобы подойти к лошадям.
— Мы не ждали вас, м'лорд, — хриплым, каркающим голосом проговорил старик.
— А я и сам не думая, что приеду! — резко ответил граф, выбираясь из фаэтона. — Отведи лошадей в конюшню, Гловер. Завтра они понадобятся.
— Очень хорошо, м'лорд.
И Гловер, что-то бормоча себе под нос, повел лошадей к конюшне.
Граф вошел в дом через парадную дверь, которая была открыта.
Холл, обшитый темными дубовыми панелями, был слишком хорошо ему знаком, чтобы обращать внимание на пыль на полу или на то, что ромбовидные стекла с геральдическими изображениями были грязными и потрескались.
Граф бросил цилиндр на столик, который не мешало бы отполировать, и снова позвал как можно громче:
— Эйлида! Эйлида!
Ответа не последовало, и он уже собирался крикнуть еще раз, но тут послышались шаги.
Минуту спустя в холл вбежала сестра Дэвида.
— Дэвид! — воскликнула она. — Я тебя не ждала.
Брат не ответил ни слова; остановившись перед ним, девушка взглянула графу в лицо и быстро проговорила:
— Что случилось? Чем ты так встревожен?
— Всем! — коротко ответил он. — В этом мусорном ящике найдется что-нибудь выпить?
— Есть вода. Возможно, осталось немного кофе.
Граф недовольно хмыкнул, пересек холл и открыл дверь в гостиную.
То была комната великолепных пропорций; окна выходили в ту сторону, где когда-то располагался розарий.
Мебели в гостиной осталось немного.
Темные прямоугольники на стенах обозначали места, где прежде висели картины, над камином сохранились следы от снятого зеркала. Исчезли дрезденские фарфоровые статуэтки и севрские часы, которые граф помнил с детских, лет.
Дэвид повернулся спиной к пустому очагу; медный каминный прибор давно не чистили, а решетка потемнела.
Сестра пришла в гостиную следом за братом и обеспокоенно попросила:
— Будет лучше, если ты расскажешь мне худшее, Дэвид.
— Хорошо, — отвечал тот, — я расскажу. Кредиторы явятся сюда завтра и потребуют, чтобы мы продали все, что осталось в доме. Они полагают также, что найдут дурака, который купит и дом.
Эйлида вскрикнула в полном ужасе:
— Этого не может быть!
Брат промолчал, и, справившись с волнением, сестра продолжала:
— Я всегда считала, что дом перешел по наследству без права отчуждения и поэтому его нельзя продать.
— Так считал отец, — сказал граф, — но в действительности это самое «без права отчуждения», иначе говоря майорат, утратило силу после смерти седьмого графа, у которого не было сына. Наследовал двоюродный брат, но это не прямой потомок по мужской линии. Майорат перестал существовать.
— Я не имела представления об этом, — тихо произнесла Эйлида.
— Если бы папа об этом узнал, он бы продал дом со всем хозяйством! — сказал граф. — А мне теперь придется это сделать поневоле. — В голосе у него появилась горечь, когда он продолжил: — Правда, я не могу себе представить, что мы получим что-то за эту развалину, тем более что после войны ни у кого нет больших денег.
— Но, Дэвид, что же ты собираешься предпринять? — со страхом спросила Эйлида.
— Если кредиторы добьются своего, я попаду в тюрьму!
— О Боже! Нет! Ни за что!
— Они намерены таким образом дать урок тем, кто, как они полагают, собирается уклониться от платежей.
— Что же нам делать?
— Не имею ни малейшего представления. И ты, Эйлида, не хуже моего знаешь, что в доме нет ничего ценой хотя бы в шесть пенсов, иначе я это давно бы продал.
— Но должны же мы иметь хотя бы крышу над головой!
— У нас где-то есть небольшой домик в деревне, — задумчиво проговорил граф, — но ты, конечно, понимаешь, что он находится в еще более плачевном состоянии, чем этот дом.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
— Когда я попаду в тюрьму, — сказал Дэвид, — тебе придется жить здесь одной, без всяких удобств.
— А я так и живу, — ответила Эйлида. — Со мной только старая Бетси, которой просто некуда деваться, и еще Гловер… Он безумно боится угодить в работный дом.
Граф бросился на диван, не проданный до сих пор потому, что одна ножка у него была отломана и ее заменяли два подложенных кирпича.
Снова наступило молчание, потом Дэвид, обратив наконец внимание на выражение лица сестры, заговорил другим тоном:
