Любовь Кольцова - Розовая шубка
Эту ночь она провела у Нестора. Что за ночь! Сноп огня!..
Наутро столкнулась с Мишей прямо на выходе.
— Привет. — Она кивнула коротко и победоносно.
На другой день, увидя ее в Академии, он спокойно приветствовал ее обычным хлопком ладони о ее ладонь.
— Надеюсь, мы останемся друзьями?
Она покаянно и безнадежно махнула рукой. Потому что с Нестором все повторялось. Он не просил о встрече. В жестокий шквал страсти попала она, а не он, она горела огнем в его объятиях, она ломала свою гордость в унижении звонка. Наконец, Инга решила поговорить начистоту. В одну из ночей, когда, утомленные, они отдыхали, спросила напрямую.
— Ты любишь меня?
Он помолчал. Потом ответил вопросом, в котором слышался холодный интерес.
— Ты хочешь поговорить о любви?
— Хочу. Ты любишь меня?
— Конечно, нет, — сказал Нестор.
Она села. Он засмеялся, набросил на себя одежду и стал ходить по комнате.
— Мы с тобой уже давно взрослые люди, не правда ли? Ты отлично знаешь, что тебе надо. Зачем пустые слова?
— Мне нужен ты, Нестор. Я полюбила тебя. Мы подходим друг другу, разве не так?
— Выяснение отношений — любимое занятие женщин. — В его голосе зазвучала скука. — Тогда, на дне рождения, взглядом-кинжалом ты презрительно предложила мне игру на уничтожение. Победоносную ядерную войну на поле души. Так? Ты рассчитывала, что я с готовностью подхвачу это ритуальное убийство, и мы, словно два гладиатора, станем биться в смертельном поединке до полного истечения крови. Я чту обряд, я почитаю женщин, ты — красивая хищница, с тобой великолепно иметь дело, но и только. Ни пяди своей души я не отдаю. И никогда не скрываю этого. О чем же разговор?
— Ты не так меня понял, Нестор!
— Инга, — он впервые назвал ее по имени. — Ты очень умная женщина. Давай закончим на этом, чтобы не удлинять плохое. Ты ведь не собираешься за меня замуж?
— К счастью, не собираюсь.
— Хоть здесь просвет. Сейчас половина первого ночи, метро еще работает. Тебя проводить?
— Благодарю. Я на машине. А ты… ты недостоин настоящей женщины, оставайся со своей Птицей.
Она ушла, злая, как мегера. Нестор погасил свет и, отстранившись от окна, смотрел, как мигнули подфарники ее машины перед поворотом на главную дорогу. С тех пор, как женщины открыли на него охоту, он весьма преуспел в самозащите. Сколько их было! Но даже самая красивая женщина не может дать больше того, что имеет. Зато нападает, как ракетная установка. Свою женщину он пока не встретил. Либо не удостоился, либо не заслужил. Да существует ли она, его женщина? Разве что по частичке в каждой…
— Что, Птица, и тебе грустно? — вздохнул он, посмотрев на пленницу в клетке. — Да, брат, засиделись мы с тобой. Надо бы договориться с кем-нибудь, отправить тебя на родину…
Ноябрь на «Гусиной Земле» — темный, зимний месяц. В последний раз краешек солнца видели в октябре, потом неделю-другую постояли сумерки, после чего наступила долгая зимняя ночь, лениво прерываемая ежедневным сереньким проглядом часа на полтора-два. Каждый день метет пурга, воет буран, снега намело под самые окна. Солдаты возятся с тяжелой техникой, заступают на дежурство по связи. В ясную погоду от морозной стужи низким басом гудят провода, над головой сияют звезды, безмолвно разворачивает свои завесы северное сияние. Потом вновь буран, сокрушительные удары штормовых ураганов, глубокие ходовые траншеи в твердых сугробах.
В один из таких дней в части не досчитались Гошу. Дима видел, как он уходил во мглу, держась за протянутые между зданиями канаты, и сразу позвонил на метеостанцию, где работала среди других сотрудниц Машенька Горяева, Гошина романтическая любовь. Искать бросились тут же, Дима сам обнаружил друга лежащим по пути к метеорологической будке. Почему Гошка остановился, перестал двигаться, упал? В лазарете он пришел в себя, но говорить не мог. Когда же поднялся на ноги, то оказалось, что и ходить ему стало трудно. Требовалось лечение.
Надеясь на Татьяну Алексеевну, Дмитрий предложил московский госпиталь, но Гошку отправили в Нарьян-Мар. А Татьяна Алексеевна по отчаянной просьбе вновь прислала нужные лекарства. Потом все же послали в Москву, в госпиталь. Гошка окончательно выздоровел, вернулся в часть. А Диму за доблестное несение службы произвели в ефрейторы.
То, что произошло тогда у деканата, стало возрождением Марианны. Отступили, опустились на глубину муки горькой, незадавшейся любви, а сама она изменилась и повзрослела, словно после опасной болезни. Это была та же девушка и пела по-французски ту же песенку:
За окном цветет виноград,
А мне всего семнадцать лет…
Но уже никто не слышал от нее «заявлений» о ее всемогуществе и необыкновенной судьбе, ожидающей ее с дарами.
В начале декабря позвонил и вскоре заехал армейский друг Димы Соколова, Гоша, автор мечтательных морских стихов. На долечивание он попал под крылышко Татьяны Алексеевны и стал другом семьи. Он порассказал много такого, о чем не прочитаешь ни в одной газете, по секрету, с условием неразглашения военной тайны. Марианна слушала, молчаливая от гнева и горя. Вот что творится! А Гошке хотелось забыть обо всем пережитом, скорее отслужить и поступить в университет на «морскую геологию», плавать, искать затонувшую Атлантиду.
Он подарил ей цветы как «девушке его друга и брата». Марианна не разуверяла его. Ей тоже хотелось забыть кое-что.
Но прошлое не исчезает. Однажды ночью ей приснился сон: как будто небо, восход, и на дымно-алой заре взмахи серых журавлиных крыльев и жалобный журавлиный крик. Все дышало присутствием Нестора. Марианна проснулась в слезах. Потом на большом листе бумаги возникла дымно-алая заря, серые журавлиные крылья. Она оснастила большой станок, взялась подбирать цвета. Работа пошла споро. Через неделю гобелен предстал пред строгие очи наставницы.
Увидев его, Инга застыла на месте. Жалобный журавлиный крик… Душа Марианны, ее безответная любовь. Она обняла свою ученицу.
— Превосходно, Марианна. Это произведение высокого искусства. Прими поздравление. Ты состоялась.
Никто, даже мать, не услышал от Оли имя отца ребенка. Тайну она хранила за семью печатями в глубине сердца. Она то и дело встречала на улице его родителей, иной раз набирала номер телефона, чтобы по их «алло» убедиться, что у Димы все в порядке. Большего не требовалось. Его сын, она была уверена, что это мальчик, уже резво молотил ножками, буянил внутри своего убежища, а она, против всех правил, хорошела на глазах. После моря, после обожания, которым ее окружил Тарасик, Оля успокоилась. Как признавалась она сама себе, любовь его осветила добрым лучом самые обиженные уголки ее души. Тарасик же провожал ее с надеждой, что весной, после родов, она изменит решение.
