Елена Рождественская - Таинственный образ
— Я к вам посланником от мадемуазель Перегудовой. Порученцем, так сказать, по амурным делам.
— Что вы имеете в виду? — Петр Закревский по-модному вскинул бровь.
— Вы очаровали мадемуазель Надин. Вот она и послала меня на правах, так сказать, старого друга. Она хочет, чтобы вы пришли к ней на свидание.
— Когда?
— Прямо сейчас. Вернее, через полчасика. Она выберет тихую комнатку, а я вас туда проведу. Ждите меня здесь.
По тому, как начали покрываться маслом глазки юного ловеласа, Шишмарев понял — рыбка на крючке. Дождется!
Вот и дождался. Граф, мягко ступая, подошел к Петру и прошептал:
— Идите в комнатку при библиотеке.
И Петр понесся на крыльях любви.
А к подаркам уже снова подошла толпа гостей. Закревский опять гордился портретом, дочь даже стирала с холста невидимые пылинки:
— Надо бы вставить в раму стекло, батюшка!
Батюшка умилялся:
— Конечно, милая!
И тут в толпу ввернулась мадемуазель Шишмарева и, вклинившись в центр гостей, завела свою песню:
— Ни одна приличная девушка не станет позировать мужчине! А художник мужчина: видите, написано «Роман Шварц».
— Угомонись, Анна Сергеевна! — махнул рукой Закревский.
Но папаша Перегудов уже услышал язвительное замечание.
— Это вы о ком толкуете, мадамочка? — рявкнул он.
— О вашей дочери, мадемуазель Надин! Конечно, может быть, не она изображена на портрете? Но легко сравнить. Давайте поставим рядом Надин и эту картину.
Авдотья Самсоновна всплеснула руками:
— И ставить нечего! Наша Наденька — образец для подражания, чистый ангел! Не то что некоторые, кои выискивают себе молодых любовничков!
— Что?! — головка мадемуазель Шиншиной затряслась на тонкой шейке. — Да я — дама почтенная, а на вашей Наденьке пробы ставить негде! Где она сейчас? Где? — Шиншина картинно оглядела присутствующих.
— Прекрати! — замахал руками Закревский. — В моем доме — благолепие. Где бы ни была сейчас барышня, все приличия соблюдены.
— Вот и славно! — взвилась Шиншина. — Найдем Надин и сравним с картиной. — Анна Сергеевна повернулась к двум офицерам. — Захватите портрет, господа!
Шишмарев увидел, как толпа, предводительствуемая его невестой, потекла в библиотеку. Вид у толпы был гротескный: впереди — офицеры с портретом, словно с иконой во время крестного хода, за ним — любопытные дамочки, которых век не корми, дай только на очередном скандале поприсутствовать да сплетню по всему городу разнести, а с ними — фыркающие светские денди, уже небось успевшие на ходу заключить пару пари: похожа Надежда на портрет или нет. В конце процессии плелся недоумевающий хозяин дома, и желавший погасить скандал, да не знающий как. А за ним под руку — семейство Перегудовых, попавшее невесть в какую передрягу.
Шишмарев вздохнул. Он не был законченным мерзавцем. Он даже жалел бедную мадемуазель Перегудову, которую сейчас застанут в таком пикантном положении. Но в конце концов граф должен был устраивать и собственную жизнь. Рисковать свадьбой с миллионщицей Константин не мог, а неотвязная Надин все вешалась на шею. И вот теперь решались оба вопроса. Опороченная Надин не сможет претендовать на приличного жениха, а успокоенная мадемуазель Шиншина выдаст Константину 100 тысяч и поведет под венец. А как только роспись о венчании появится в церковной книге, все денежки Шиншиной по закону перетекут в карман мужа. Ну, как ради этого не порадеть?..
* * *Роман опоздал на торжественный обед у генерал-губернатора. Собственно, он даже не поверил, что его позвали. С какой бы стати?! Ежели — как племянника известного московского литератора, так дядюшка его заранее известил бы. Как всегда пригласил бы к себе на Маросейку и битый час читал нотации, как прилично себя вести и как благодарить за милости, полученные по его, дяденькиной протекции. Нет уж, это точно не дяденька!
Но других благотворителей у Романа не было. По милости папаши, получившего звание шулера, приличные люди редко звали Шварцев в свои дома. Конечно, когда Роман учился в Санкт-Петербургской Академии живописи, то свел несколько замечательных знакомств, но, увы, они были из мира искусств. А вряд ли московский генерал-губернатор общается с художниками да актерами. Хоть и известно, что дочка Закревского, мадемуазель Полин, любит картины, но о серьезной живописи там речь явно не идет. Небось как любая девица балуется красками — рисует акварельки. Если даже отец и покупает ей в подарок холсты, то не те, что появляются в полуподвале неизвестного художника. Генерал-губернатор в состоянии выписать для подарка картину самого известного живописца из Петербурга. Всем же известно, там — Академия художеств, а в Москве-старушке какие живописцы могут быть?..
Но откуда же приглашение на званый обед?! Роман голову сломал, думавши. В конце концов перестал гадать — плюнул. Обрадовался только, что шуба лисья новомодная еще у него на гвоздочке висит, а не в ломбард возвращена. И то хорошо. Конечно, войдя в особняк, шубу-то снять придется. А под ней — сюртук залатанный. Ну да ничего — Сашенька так искусно залатала, и не заметишь издали. Ну а вблизи-то неизвестного художника вряд ли кто рассматривать станет.
На извозчика пришлось снова деньги из чужих взять. Вот это худо — эдак и вся сотня испарится. Как ее возместить потом? Ну да ничего другого Роман придумать не смог. Коли идти со своей Красносельской окраины до центра, изгваздаешься весь так, что уж в приличный дом потом не войти. Да и идти придется долгонько — а на дворе пока что не лето красное, а зима белая. Словом, туда — на извозчике, а вот обратно — пешком. Каким вернуться — уже неважно.
Лихой, полупьяный детина, узрев дорогую шубу, с поклоном усадил седока. Вот только и цену заломил — по богатой шубе. И денежки вперед!
С места в карьер понеслись с гиком. Миновали монастырские стены, обогнули бывшие песчаные выработки, где раньше добывали песок для всей Москвы. Юзом завернули в проулок бывшего Артиллерийского двора, проехали Почтовый двор и вынеслись к Каланчевке. Места были почти заброшенные, редкие дворы торчали на узких проулках. И куда только лихой кучер спешил-погонял? Одно слово — пьян был. А на очередном повороте навстречу неожиданно вылетела богато украшенная тройка. Вихрем пронеслась мимо. Пьянчужка, конечно, вожжи не удержал. Лошадка рванула. Легкий возок опрокинулся, а возница с седоком вывалились на снег: кучер в одну сторону, седок — в другую. Все бы ничего — все живы остались: и люди, и лошаденка. Да, как на грех, хозяйка придорожной лачужки только что выплеснула на снег вонючие помои. В них-то и упал Роман.
