Ю Шизаки - Клетка с открытой дверцей
Серьезное личико и косички напомнили Ицки сестру. Когда она ходила в детский сад, мать взяла их на море, на пикник. Ицки тогда только начал увлекаться акварелью. Мама и сестренка барахтались на песке, а он рисовал. Обеим очень понравился выбранный им для воды пурпурный цвет.
- Это цвет морского заката, - счастливо заметила мать.
Девочка присела возле коляски и посмотрела снизу вверх.
- У тебя две ножки болят? Сильно?
- Да, - кивнул Ицки. - Я упал и сильно ударился.
- Пускай быстрее перестают болеть, - пожелала она и положила на гипс ручонку.
Ицки растроганно молчал.
- Надо подержать руки, тогда быстрее заживет, - серьезно посоветовала девочка.
- Руки? - эхом откликнулся Ицки.
- Мамочка говорит, тогда не будет болеть.
Ицки кивнул.
Она еще несколько секунд держала ладошки на гипсе, потом убрала.
- Спасибо. Теперь гораздо лучше.
Малышка расплылась в улыбке, а затем ее позвали родители. Она бросилась обратно во дворик и с радостным визгом прыгнула на руки отцу. Сцена всколыхнула в Ицки воспоминания о детстве, и ему вдруг захотелось нарисовать эту семью. Давно у него не возникало желания рисовать... В доме Ямабэ молодой человек не сделал ни единого рисунка. Разумеется, сэнсей не отказал бы ему в художественных принадлежностях, но Ицки просто не тянуло к карандашу и краскам.
Родители начали устанавливать столбы в подготовленные заранее отверстия. Для прочности в отверстия заливали цементный раствор. Дети тем временем принялись рисовать. Ицки скучающе за ними наблюдал.
- Ну что вы сидите здесь один как перст, Хасимото?
Это был Аота. Ему что-то понадобилось в здании, вот он и подошел. На щеке и рубашке мужчины красовались пятна цемента.
- Вы же помогать приехали, так подойдите хотя бы ближе. Вам разве не скучно?
- Не хочу мешать Токиве-сэнсей, - отозвался Ицки.
- Бросьте. Если б вы ему мешали, он первый бы вам об этом и сказал. Кроме того, ему и без вас мешают, - Аота с ухмылкой кивнул на галдящую толпу детей. - И ничего.
Ицки засмеялся.
- Знаете, сам он говорит, что до всякой вещи надо дотронуться.
- Вы имеете в виду практический опыт?
- Именно. Только взглянув на предмет, вы не сможете сказать, горячий он или холодный, твердый или мягкий. Так говорит Токива, - Аота пожал плечами. - Возьмем тофу2, например. Он рассыпчатый. Тронете неправильно - раскрошится. Но сколько бы вам не объясняли это на словах, вы не воспримете. Положите ладони на целый кусок, сделайте мисо-суп3 - тогда да. Но пока не дотронетесь - не поймете.
- Ясно, - бормотнул Ицки.
- У вас повреждены ноги, но ведь с осязанием все в порядке. Слушать и смотреть мало. Слава богу, директриса разделяет эту философию.
Чуть помолчав, Аота резко сменил тему:
- Совсем забыл спросить. Вам понравился альбом?
- Ээ, какой альбом? - не понял Ицки.
- Хотите сказать, вам не передали? - изумился мужчина. - Токива очень просил меня его купить. Сказал, там картины вашего любимого художника. Лет шесть назад... да, шесть лет назад это было, я тогда еще в холостяках ходил.
Когда Аота упомянул имя художника, Ицки вдруг понял: речь о том самом художественном альбоме, небрежно брошенном Токивой возле дивана в гостиной.
- Да, вспомнил, я его смотрел. Спасибо огромное.
Аота просиял:
- Благодарите Токиву, не меня. Он, как узнал, что я буду возле того музея, прямо умолял: купи да купи. Даже выпивкой в благодарность угостил. Хотя, вообще-то, не в его характере о таких вещах просить. А потом я услышал, что он потерял с вами связь.
Аота улыбнулся сам себе, извинился и ушел. А Ицки остался сидеть, пораженный услышанным.
Альбом вышел давно и к тому времени, как Ицки заинтересовался художником, бесследно исчез с прилавков. По справедливости говоря, альбом из дома Токивы был другой, не тот, но все равно прекрасный. Ицки помнил, как жаловался скульптору на бесплодные скитания по книжным магазинам. Токива, оказывается, тоже не забыл... Шесть лет назад. Для Ицки уже два года шла новая жизнь. Тут не до альбомов. Сколько же важных вещей он вычеркнул из своей жизни...
Пока не дотронетесь - не поймете.
Ицки давным-давно не дотрагивался до людей, и никто не дотрагивался до него. Дома было по-другому: он дурачился с друзьями, играл с сестрой. Знакомство с Токивой тоже приносило множество новых ощущений. Тогда касаться людей и предметов было нормально. Следующие восемь лет он дотрагивался лишь до Ямабэ. А прикосновения Ямабэ ограничивались игрой с его волосами. Когда несколько ночей назад Токива схватил Ицки за руки, он весь гусиной кожей покрылся. Измученные тактильным голодом рецепторы буквально взбесились: Ицки ведь совсем отвык от такого.
Он успел забыть, как бывает, когда до тебя дотрагиваются. Пока девочка гладила гипс, он почти наяву ощущал тепло ее рук, пусть и невозможным это казалось через толстую повязку.
С Ямабэ Ицки всегда чувствовал себя куклой. Не той, которую любят и баюкают, а фарфоровой красоткой из ценной коллекции. Она сидит на своей высокой полке, на нее смотрят, ей восхищаются, но никогда не берут в руки.
Он сам приговорил себя к жизни на недоступной высоте и уже не смел надеяться, что кто-нибудь когда-нибудь его коснется.
- Дядя, давай нарисуем картинку!
Маленькая знакомая дергала его за рукав. Хорошо подготовилась: даже небольшой мольберт умудрилась притащить. Сунула Ицки коробку цветных карандашей и села рядом.
- Ты разве не хочешь посмотреть на столбы? - спросил молодой человек.
- Не-а! Я хочу с тобой рисовать. Можешь брать мои карандаши.
Она взяла розовый карандаш и старательно провела линию на своем листе.
Ты продолжаешь рисовать?
Первое, что спросил Токива, встретив его в мастерской Ямабэ. И когда Ицки ответил отрицательно, скульптор явно расстроился. Даже вспоминать стыдно...
Ицки рисовал, потому что любил рисовать. Для себя, не чувствуя ни малейшего стремления демонстрировать результат окружающим. Договор с Ямабэ всё оборвал. На долгое, долгое время Ицки забыл о красках.
Я не вижу здесь ничего, что хотел бы нарисовать, убеждал он себя.
А может, он просто перестал смотреть?
- Что ты будешь рисовать? - полюбопытствовала девочка.
Токива спрашивал то же самое бессчетное количество раз.
Ицки вспомнил сцену счастливого семейства и прямо задрожал от острого желания перенести ее на бумагу. Впервые за восемь лет. Как когда-то.
- Кажется, я знаю, - медленно произнес он.
- Возьми, - девочка протягивала темно-синий, как бандана Токивы, карандаш.
