Глория Даймонд - Перст судьбы
— Ну так давайте быстрее покончим с этим! Неужели это так трудно: показать, где стоит это чертово кресло?
В комнате опять воцарилась напряженная тишина, на сей раз — как реакция на его резкие слова, и Даниэль с каким-то странным удовлетворением отметил, что вновь берет ситуацию под контроль.
— Конечно, конечно, — непривычно робким, смущенным голосом проговорила Лесли. Даниэль услышал ее приближающиеся шаги. — Сейчас я тебе все покажу.
Он протянул свободную руку, удивляясь как собственной ничем не спровоцированной вспышке, так и тому извращенному удовольствию, которое доставил ему этот неожиданно покорный, почти испуганный голос Лесли. Боже, что с ним происходит? Раньше он никогда не замечал за собой садистских наклонностей. Что должна была сделать Лесли, если в ее присутствии он вдруг превращается в такого агрессивного дикаря?
И почему прикосновение ее мягких теплых пальцев к его ладони обожгло его как огнем? Почему ему так хотелось схватить девушку за плечи и грубо трясти до тех пор, пока она не заплачет? И вместе с тем откуда это необузданное, животное желание бросить ее на кровать — где, черт возьми, находится эта кровать? — и овладеть ею так, чтобы она закричала от восторга?
Даниэль тяжело опустился в кресло и вытер со лба капли холодного пота.
Что же все-таки произошло в тот вечер?!
7
Спустя десять минут Лесли закончила свои объяснения:
— А свитера я положила в шкаф, в левый нижний ящик. — Она старалась, чтобы по голосу Даниэль не догадался, какое облегчение она испытывает от того, что еще немного, и можно будет закрыть за собой дверь, — это были очень долгие десять минут. — Я хотела, чтобы все здесь было как в твоей старой спальне, но эта комната намного больше…
Он даже не повернул головы.
— Думаю, что сам разберусь, что к чему.
Примерно так же он отвечал все это время — резко, отрывисто, недружелюбно. Возможно, виной тому была терзавшая его боль — страдание было написано на его лице. На лбу выступила испарина, бледные губы были сжаты в тонкую полоску.
Но Лесли не покидало ощущение, что и ее присутствие он переносит так же, как физическую боль: стиснув зубы и собрав в кулак всю свою волю.
Ну и ладно, подумала она в приливе раздражения. В конце концов у нее была куча других дел. Помимо прочего, необходимо было просмотреть деловые бумаги перед назначенной на пятницу встречей с мистером Хаггерти.
— Тебе пришлось здорово поработать, — неожиданно сказал Даниэль, поразив ее внезапно оттаявшим голосом. — Мне жаль, что все свалилось на тебя. Я думал, комнатой займется Аннетт.
— Ну что ты, это было совсем нетрудно, — скороговоркой ответила Лесли, удивляясь в душе, как мгновенно испарилась закипавшая в ней злость. Как мало, оказывается, для этого нужно: чуть потеплевший голос, слегка разжавшиеся губы, легкое, почти неуловимое движение в ее сторону…
Унизительно, конечно. Однако теперь Даниэль действительно выглядел менее враждебным. Не может быть, чтобы он все забыл. Даже если он не помнит деталей, что-то в его памяти все же, наверное, осталось: слабый отголосок прорвавшей в тот вечер все препоны страсти и радости обладания друг другом.
— У Аннетт было много хлопот с тренажерным залом, — продолжала она. — Там теперь все тоже в наилучшем виде. Вот посмотришь.
— Хотелось бы, — сухо ответил он, с трудом удержавшись, чтобы не сорвать с глаз повязку.
Вспыхнув, Лесли на мгновение прикусила губу. Она сама не знала, как у нее вырвались эти слова. Все вышло так естественно.
— Ты обязательно все это увидишь, Даниэль, — горячо продолжила она. — Я в этом совершенно уверена.
— В самом деле? — криво улыбнулся Даниэль. — Гадала на картах? Или у тебя лучше получается на кофейной гуще?
В глубине души Лесли понимала, что сейчас с ней говорит не Даниэль. Говорят его боль и отчаяние. Тем не менее, слова эти ее задели. Она снова покраснела и направилась к двери.
— Пойду посмотрю, как там Миранда, — пробормотала она, не в силах унять дрожь в голосе. — Я составила список и отдала его Аннетт. Так что если не сможешь чего-нибудь найти…
— Куда мы ехали, Лесли?
Вздрогнув, она застыла на пороге.
— Что ты сказал?
— Куда мы ехали?
Даниэль сидел неестественно прямо, повернув к ней лицо, и у Лесли возникло жутковатое чувство, будто он видит ее через повязку.
Этой минуты она боялась все последние дни, вновь и вновь спрашивая себя, как ответить на такой вопрос, хотя подсознательно надеялась, что отвечать ничего не придется, что он в конце концов все вспомнит сам.
И вот эта минута настала, и, несмотря на то, что Лесли была готова к подобному вопросу, он застал ее врасплох. О, если бы она могла сказать правду! Если бы она могла, позабыв о предупреждении доктора Флетчера, излить ему свою тоску, рассказать о том, что случилось в тот вечер, о слезах и отчаянии, о буре и надежде, о любви и измене!..
— Ты совсем ничего не помнишь, Даниэль?
— Совсем. — Голос его был лишен всяких эмоций. — Помню только, как мы играли в футбол с Мирандой и ее друзьями. И сразу вслед за этим — больница. Двумя днями позже. Как будто эти два дня поглотила какая-то черная дыра.
— Понимаю, — медленно сказала она, пытаясь собраться с мыслями. — Могу себе представить, что ты чувствуешь.
Он тяжело поднялся, прихрамывая, дошел до окна и оперся на подоконник. Из-за его спины били ослепительные лучи полуденного солнца, лицо Даниэля оказалось в тени и стало почти невидимым.
— Итак?
— Видишь ли, — начала Лесли, с трудом подбирая слова, — я… точнее мы…
— Черт возьми, Лесли! — грубо оборвал ее Даниэль. — Если ты намерена сказать правду, то почему запинаешься? А я не хочу слышать ничего, кроме правды! — Из-за суровой интонации эти слова прозвучали почти угрожающе. — Если я ничего не помню сегодня, это не значит, что я не вспомню завтра!
Странно, в каком-то непонятном оцепенении подумала Лесли. Сейчас в ореоле солнечных лучей он выглядел совсем как прежний Даниэль. Но прежний Даниэль, ее Даниэль, Даниэль, который губами осушал слезы на ее глазах, никогда не стал бы говорить с ней таким тоном… Никогда не сказал бы ей таких слов…
Что она могла ему ответить? Было ясно, что он ей не верит. Он уже решил, что ее нежелание говорить на эту тему свидетельствует о том, что она солжет. И даже если она скажет правду, эту столь неприятную для него правду, которую его подсознание предпочло отторгнуть и забыть, — поверит ли он ей?
Мысленно Лесли представила, как она говорит:
"Мы любили друг друга в тот вечер, Даниэль. Но до этого я уже разорвала свою помолвку с Симоном, а потому это не было изменой. И я готова была остаться и объясниться с Симоном, хотя и представляла себе, в какую ярость он придет. Однако ты, Даниэль, именно ты, настоял на том, чтобы мы сбежали как преступники, скрылись в ночи…"
