Мэгги Робинсон - Полночная любовница
Красивые серебряные пуговицы, каждая с выдавленным изображением креста Коноверов. Они тоже стоят недешево.
Она наклонилась и стала вытаскивать их из петелек, краем глаза заметив, как мускул на челюсти Кона задергался от напряжения.
Сегодня он гораздо хуже владеет собой, чем тогда, когда она так бесславно шлепнулась на зад, стаскивая с него сапоги. Та медленная пытка кончиком пальца, должно быть, чуть не убила его. Ее-то уж точно.
Лоретта облизнула губы и услышала, как он застонал:
— Хватит. — Он сорвал с себя остальную одежду, сбросив сапоги чуть ли не с яростью. Жилет, рубашка, бриджи и сапоги теперь были раскиданы по комнате. Лоретта наклонилась, чтобы поднять с пола белую рубашку, и была вознаграждена звонким шлепком по заду.
— Оставь. Иди в постель.
— Зачем ты меня шлепнул?
— И еще не то сделаю, если… — Должно быть, Кон услышал сам себя, увидел потрясение Лоретты и поспешил заключить ее в объятия. — Прости, Лори. Я никогда тебя и пальцем не трону, — прошептал он.
Она положила голову ему на грудь, озадаченная сменой его настроения. Кон вытащил шпильки из ее волос, и они рассыпались по спине.
Нет. Он никогда не поднимет на нее руку. Его боль иного характера. Это та боль, с которой она сама боролась на протяжении всех двенадцати лет. Но Кон — такая же жертва, как и она.
Лоретта покачала головой, раздражаясь на себя. Пора уже перестать находить для него оправдания. Он женился и произвел на свет ребенка, а потом сбежал, чтобы, потакая своим прихотям, погрязнуть во всякого рода чужеземных пороках и излишествах. В конце концов, она же видела кальян в его спальне. Использует ли он ароматический табак или гашиш, все равно это дурная привычка. Даже сигары, которые курят английские джентльмены, на ее взгляд, отвратительная штука.
Лоретта села на край кровати, развязала подвязку и стала спускать чулок с нарочитой неторопливостью. Она так же не спешила и с другой ногой, наслаждаясь явными мучениями Кона. Но потом он прибег к своей прежней грубости. Толкнув ее на кровать, придавил своим весом и впился в губы неистовым и требовательным поцелуем. Его руки путались у нее в волосах, блуждали по коже, мяли и тискали. А потом он одним резким толчком вошел в нее. Это не было изнасилование. Тело ее было готово с той минуты, как он появился в саду, пусть даже вопреки разуму.
Но Лоретта не вставила губку. Не было времени. Она попыталась высвободиться, но Кон держал ее железной хваткой, и скоро она перестала думать о последствиях. Кон продвинулся глубже, и Лоретта приподнялась ему навстречу, и все это походило на какой-то безумный чувственный танец, от которого у нее голова шла кругом. Поначалу это была деревенская пляска без особого мастерства, но весьма энергичная. Но потом Кон отыскал свой ритм, и Лоретта с готовностью подхватила его.
Кон учил ее танцевать, был ее первым партнером. Во всем. Еще ребенком она отдала ему свое сердце, и он до сих пор владеет им.
Она открыла глаза, чтобы полюбоваться его лицом. Он прикусил нижнюю губу, крепко зажмурился. На лбу выступили бисеринки пота. Длинные черные волосы разметались по плечам. Руки, на которые он опирался по обе стороны от нее, бугрились мускулами. Татуировка в виде креста заплясала у нее перед глазами. Кон трудится. Она, средоточие всего его внимания, была рада этому.
Она — его собственность. Он купил ее за десять тысяч фунтов.
Ей бы следовало сопротивляться ему, но она не могла. Кон владел ее телом и без дома на Джейн-стрит. Лоретта отказалась от попыток удерживать его на расстоянии. Придет время, когда их договор закончится, поэтому пусть лучше будет так, как он хочет. Для нее это так же хорошо, как и для него. А может, и лучше. Все эти годы она жила в одиночестве и уединении. В то время как он изливал свое семя по всей Европе и Азии.
Лоретта устремила взгляд туда, где соединялись их тела. Сейчас они вальсировали, и его плоть медленно скользила, то выходя из ее тела, то вновь возвращаясь. Она страдала, когда он выходил, но от предвкушения его возвращения кожу приятно покалывало.
Лоретта глубоко вдохнула воздух, пропитанный запахом секса и пота, его сандалового одеколона, своей розовой воды, ароматного дерева, слишком жарко горящего в камине, пчелиного воска, так щедро используемого кем-то из слуг, благоухания экзотического сада, влетающие через открытое окно, — все смешалось в один пьянящий головокружительный коктейль.
Она парила на клубящемся облаке чувств и ощущений, словно многие годы была заперта в серости, и вдруг мир внутри ее расцвел буйным цветом, просочился сквозь поры и перетек прямиком в Кона. Словно зная это, он открыл глаза и смотрел, как она рассыпается на тысячи осколков. Улыбнулся ей ослепительно, торжествующе.
Но для него еще ничего не закончилось, как, похоже, и для нее. Когда она решила, что ему больше не удастся вырвать у нее еще один взрыв наслаждения, он удивил и изнурил ее, неторопливо и неуклонно подведя к блаженному забвению. Одурманенная и околдованная, она плыла в чувственном тумане. Он наклонился и приник поцелуем к ее губам, выпивая саму душу. Потом она почувствовала, как он замер и излился в нее, но не могла заставить себя жалеть об этом.
Они лежали в объятиях друг друга, и тепло комнаты постепенно обволакивало их вспотевшие, медленно остывающие тела. Кон потянул за уголок простыни и вытер ей лицо, шею и под каждой грудью. Лоретта устремила взгляд в зеркало над кроватью, гадая, кто эта раскрасневшаяся, глупая распутница.
— Знаешь, я ведь одно время ослеп. — Голос Кона был все еще прерывистым. — Думал, что больше никогда не увижу тебя.
Лоретта испуганно взглянула на него. Он не собирался говорить ей. Дело прошлое. Они со школьным дружком Уильямом Джоном Бэнксом отправились в рискованное, действительно опасное путешествие, чтобы взглянуть на остатки древней цивилизации. И его поразила слепота. Офтальмия — таков медицинский термин, но как ни назови, это было чертовски болезненно и могло вызвать пожизненную потерю зрения.
Разумеется, некоторое время Кон чувствовал себя несчастным. Возможно, из-за того, что не мог в полной мере оценить красоты, которые видел последние восемь лет. Но Аллах решил преподать ему урок человечности. То, что он теперь рассуждал как мусульманин, возможно, было еще одной причиной, по которой его христианский бог наказал его, но Кон находил гораздо более удобным на словах признавать того бога, которому поклоняются люди, окружающие его.
Уильям носил одежду английского джентльмена, но Кон перешел на свободные одеяния местных. Со своими черными волосами и глазами и кожей, загоревшей до черноты под палящим солнцем, ему было нетрудно сойти за местного. Он даже отрастил свирепого вида усы и бороду, достойную любого уважающего себя бея. Его внешность и арабский язык, на котором он говорил достаточно бегло, пришлись на Востоке как нельзя кстати. Кон намеревался вернуться в Англию и встретиться с сыном. И если бы он не смог увидеть его, было бы страшно обидно. Кон вспомнил один из последних дней своей слепоты, но не стал утомлять Лоретту этой историей.
