Дикси Браунинг - Одиночество не для них
Она пила горькую. Как и отец. Вот почему, может быть, Лайон не брал в рот ничего, кроме пива. Да и его не больше трех банок в день. А иногда ограничивал себя и в этом. Он любил ставить себе ограничения, проверяя себя на выдержку, — и всегда выигрывал.
После «операции» прошел час, а Жасмин все еще чувствовала легкое, летучее прикосновение губ к своей ладони. Подумаешь, большое дело! Даже почти и не поцелуй! Почему же при одном воспоминании об этом сердце у нее замирало? Так было на «американских горках» и в тот день, когда она впервые увидела океан.
Всего лишь поцелуй в ладонь, а для нее он значил больше, чем первый сексуальный опыт. Да что там — больше, чем все ночи с мужчинами, вместе взятые (которых, кстати сказать, было не так уж много)! Жасмин не увлекалась сексом и привыкла считать себя холодной женщиной. Но это… нет, это не секс. Это что-то большее.
— Мне кажется или стало действительно сыровато? — поинтересовалась она некоторое время спустя, убирая на место зубную пасту.
— Наверно. Хочешь смазать ладонь дезинфицирующим кремом?
Жасмин помотала головой.
— Незачем. Знаешь, думаю, мне пора домой. Завтра с утра возьму лодку и доплыву до мотеля, а оттуда пришлю ее с кем-нибудь. Так что тебе не придется…
— Ясно. Не придется выбираться отсюда вплавь. И оба улыбнулись друг другу.
— Ты ведь не пропадешь без меня? Разумная, рассудительная Жасмин от души надеялась, что с ним все в порядке. Но другая Жасмин страстно желала услышать слова, которые он, конечно, никогда не скажет: «Пропаду, непременно пропаду! Останься со мной! Умоляю, останься, хоть на день, хоть на час!»
Поэтому ей надо уходить как можно скорее. Пока безумие не взяло верх над разумом.
Со сна ей показалось, что она снова в родительском доме. Дождь барабанит по крыше, по крыльцу, по навесу, под которым отдыхает старая мамина «чеви-нова»…
Рядом послышался какой-то шорох. Жасмин вздрогнула.
— Ч-что…
— Спи, не бойся. Это я.
Лайон.
В ее постели?
Нет, не совсем. Она в спальном мешке. Двойном мешке, потому что Лайон любит привольно раскидываться во сне, так он ей объяснил. А сам он… он тоже в мешке, рядом с ней.
Этой ночью он не раскидывался. Он обнял ее, крепко прижав к себе, уютно устроив ногу между ее ног, и под неумолчный шум дождя они заснули вместе.
Глава 6
Дождь. Дождь, и тепло, и запах земли и мыла, и еще тот тонкий мужской аромат, который — Жасмин это знает — принадлежит лишь одному человеку на свете. Лайон крепче прижимает ее к себе, что-то сонно бормочет ей в волосы. Но он не спит.
Еще не понимая хорошенько, что делает, Жасмин подалась бедрами навстречу жару его тела.
— Не очень-то это разумно, — прошептала она.
— М-м?
— Я говорю… — Она попыталась отодвинуться. Потому что спальник тесен для двоих, потому что промозглая сырость грозит забраться и под непромокаемый покров.
Потому что он возбужден, и она тоже. А она ведь даже толком не знает этого человека!
И еще потому, что не в силах сдержаться. Больше всего на свете хочет она прижаться к нему теснее, а затем повернуться к нему лицом и почувствовать вкус его губ.
Господи боже, что с ней происходит? Никогда она не испытывала того, что называется страстью. Даже с Эриком — только притворялась, и он, кажется, об этом догадывался. Они никогда об этом не говорили. Они вообще редко говорили о чем-либо кроме грандиозных планов Эрика и более чем скромных ее собственных. Все их разговоры крутились вокруг Эрика: чего он хочет, что для этого нужно, какие у него шансы, что может ему помочь, а что — помешать…
Рука Лайона легла ей на грудь. Жасмин зажмурилась и сжалась в комок, тщетно пытаясь защититься от искушения.
— Нет! — прошептала она, не оттолкнув, однако, его руку.
— Да…
Голос его был хриплым, как у только что проснувшегося человека. Большим пальцем Лайон начал поглаживать торчащий сосок, и с каждым движением ее словно пронзал электрический разряд, внизу живота рождалась угрожающая дрожь.
Дождь барабанил по размокшей земле, по воде, по обнаженным деревьям. Дождь оглушал, отгораживал от всего мира.
Лайон замер.
— Да… — выдохнул он трудно и хрипло.
— Что «да»? — И ее голос звучал натужно, с хрипотцой. Совсем не так, как обычный голос Жасмин.
— Да, ты права. Я веду себя неразумно. Но, как ни смешно, в тот миг ей казалось, что ничего разумнее и быть не может. Словно она появилась на свет для того, чтобы лежать в объятиях этого человека, в палатке, пасмурным февральским утром, когда и прошлое, и будущее тонут в монотонном шуме дождя.
Она заворочалась и повернулась на спину, желая взглянуть ему в лицо. Не прикоснуться — нет, ни за что! — и, уж конечно, не заниматься с ним любовью. Из этого все равно ничего не выйдет. Все ополчилось против них: и спина Лайона, и колено, не говоря уж о ее собственном здравом рассудке.
А жаль.
Жаль, что у нее не останется ничего на память о поездке в Каролину. Не будет прекрасного воспоминания. И много-много лет спустя, когда Лайон станет для нее лишь смутной тенью из прошлого, она не сможет сказать: «Да, однажды и мне довелось узнать, почему люди так сходят с ума из-за этого самого секса!»
Она всегда мечтала проникнуть в эту тайну. Как, наверно, и любая несчастливая женщина. «Секс, деньги и власть — вот что правит миром!» так твердила ей Синтия, а Син, несмотря на легкомысленную внешность, была очень здравомыслящей девушкой.
Но Жасмин ей не верила. Деньги, власть — может быть, но секс? Стоит ли огород городить из-за такой ерунды? И однако есть же в этой «ерунде» что-то такое, что умнейших людей заставляет терять рассудок?
Но теперь она начала понимать. Стоило Лайону к ней прикоснуться, и мир вокруг ожил, заиграл новыми красками и звуками, подобных которым не встретишь ни в одном фильме. Ничего особенного не делая, этот угрюмый, ворчливый медведь сотворил с ней то, что не удавалось до сих пор ни одному мужчине.
В том числе и Эрику — Эрику с безупречными манерами, кашемировыми пиджаками и трехсотдолларовыми ботинками. А ведь в Эрика она была влюблена по уши, разве не так?
Полно, так ли?
— Пора вставать! — объявила она решительным шепотом. И тут же добавила в полный голос:
— А почему, собственно, я шепчу?
Он рассмеялся. Лицо его было в нескольких дюймах от ее лица, и даже в сером утреннем свете Жасмин различала каждую черточку, каждую морщинку, каждый крохотный шрамик.
Выходит, и он видит ее с той же безжалостной ясностью? Жасмин и в лучшие-то времена не считала себя красавицей. Как же выглядит она сейчас, после встречи с ядовитым плющом, тесного общения с комарами, мошкарой и прочими прелестями дикой природы? Даже подумать страшно! Эх, будь у нее мозги, она выскочила бы из мешка в ту же секунду, как он туда залез!
