Патриция Хорст - Узор на снегу
Но они задержались дольше, чем предполагала Лилиан. Гонг, извещавший о начале обеда, зазвонил как раз тогда, когда они входили в общую гостиную. Все головы как по команде повернулись в их сторону. На одних лицах читалось сдержанное любопытство, другие оставались равнодушными — и только на одном, принадлежавшем Тимоти Эвансу, было написано глубокое потрясение.
Великолепный в своем прекрасно скроенном вечернем костюме, он был занят беседой с группой гостей, но при виде дочери остановился на полуслове с открытым ртом.
Для Лилиан, перешагнувшей порог об руку со Стефани, этот момент показался вечностью. Ее охватило внезапное напряжение, показалось, что голоса в комнате понизились до шепота. Словно в тумане она осознавала, что толпа, обтекая их, движется в столовую. Наконец в гостиной осталось четверо: Стефани, она сама, старина Рили и Тимоти, который попрежнему молчал.
Стефани поежилась.
— Ой-ой-ой! Кажется, папу не вдохновляет наш вид.
Губы Тима теперь были крепко сжаты, но мрачно нахмуренные брови красноречивее слов свидетельствовали о том, что девочка права.
Избегая смотреть на него, Лилиан изобразила самую ослепительную улыбку, однако предназначила ее не Тимоти, а Рили, который сидел на высоком табурете у бара. Ради торжественного случая тот расстался со шляпой и джинсами, сменив их на темный костюм, белую рубашку и черный галстук. На нем, как обычно, были ботинки, но черные и до блеска начищенные в отличие от растоптанной пары, которую он носил в течение дня.
Однако не это великолепие, а восторженно-добродушная улыбка на лице старика побудила Лилиан подтолкнуть к нему Стефани.
— Может быть, мистер Эванс составит мне компанию за аперитивом, если вы согласитесь повести Стефани к столу?
— Ну разве мне не везет сегодня! — воскликнул он, вскакивая и протягивая девочке согнутую в локте руку. — Почту за честь, мамзель! Стеф, такой красотки, как ты, мои старые глаза не видели уже лет сто. Пойдем-ка, зададим им шороху, дорогая.
Ни слова не говоря, девочка пошла с Рили. Учитывая то, что Тим кипел от негодования, он проявил просто недюжинное самообладание, дождавшись, пока они останутся одни, чтобы направить свой гнев на ту, кто этого заслужил. То есть на Лилиан.
— Не соблаговолите ли объяснить, — процедил он сквозь зубы, — что это такое вышло сейчас отсюда?
5
Сжав волю в кулак, Лилиан выдержала его взгляд.
— Вы, должно быть, хотели спросить — кто? Меня не удивляет, что вы ее не узнали! Но, к вашему сведению, это была мисс Эванс, превращенная в очаровательную юную леди — как вы и велели.
— Если бы я знал, что вы сделаете из нее подобие обитательниц кварталов красных фонарей, я обратился бы к кому-нибудь другому.
Чтобы прийти в себя, Лиллиан шагнула к бару, налила в бокал минералки и сделала глоток. Уверившись, что голос не выдаст разочарования, она снов повернулась к нему.
— Хотя ваша дочь, безусловно, леди Тимоти — сказала Лилиана, противопоставляя его негодованию ледяное призрение, — самого вас вряд ли можно назвать джентльменом.
— Мы говорим не о том, кем я выгляжу в ваших глазах моя дорогая.
— А о чем же мы говорим?
— И вы еще спрашиваете? — Он досадливо взмахнул рукой. — Стеф всего только тринадцать — объясняю для непонятливых! — и ей совершенно ни к чему расфуфыриваться так, чтобы выглядеть на все двадцать.
— Я выжала все, что могла, из того, что было под рукой.
— Вы перестарались.
— Если вы считаете шелковую юбку и блузку в тон слишком вызывающими, то, возможно, вы слишком долго прожили в глуши и забыли о существовании другого мира, где гардероб женщины состоит не только из пыльных, выцветших тряпок. — Лилиан опустила ресницы и вызывающе повела плечом. — Или дело просто в том, что вы никогда этого и не знали?
— Ваши отработанные женские уловки на меня не действуют! — выпалил Тим. Глаза его сверкали, завораживая и пугая одновременно. — Испытывайте их на ком-нибудь более впечатлительном. Мой интерес к вам лишь следствие тех бредовых идей, которые вы вдалбливаете в голову моей дочери.
— Вы считаете, что я оказываю на нее дурное влияние? Как женщина с отсутствием хорошего вкуса или с недостатком здравого смысла?
— И того, и другого! Она нацепила жемчуга, от нее разит духами. Я уж не говорю о ногах, подламывающихся на высоких каблуках. А что вы сделали с ее волосами?
— Вы имеете в виду — кроме того, что рачесала их?
Он с такой силой хлопнул ладонью по стойке, что стоявшие на ней бокалы зазвенели, словно отдаленные колокольчики.
— Прекратите! Вы знаете, о чем я говорю.
— Я немного завила их, а затем подобрала вверх и заколола, чтобы открыть красивую шею Стеф.
— Мне не нравится, когда моя дочь выставляет на всеобщее обозрение свою шею — да и любую другую часть тела, если уж на то пошло! А особенно мне не нравится то, что вы учите ее вещам, о которых ей лучше бы не знать.
Глотнув еще воды, чтобы смочить пересохшие губы, Лилиан уселась на стоявший поблизости табурет и скрестила ноги, так что разрез сбоку ее юбки разошелся, слегка приоткрыв обтянутое шелком бедро.
— О каких вещах вы говорите, Тимоти? — спросила она, легонько покачивая ногой. — Ей лучше не знать о том, что следует наслаждаться юностью? О том, что она должна испытывать гордость, чувствуя себя самой лучшей? Вы бы предпочли, чтобы она сидела взаперти, несчастная и одинокая?
— Она не несчастна.
— Только сегодня днем вы утверждали обратное. Но я уже начинаю думать, что вы недостаточно знаете свою дочь, чтобы понять ее настоящие чувства и желания.
— А вы, я полагаю, понимаете?
— Об этом нетрудно догадаться.
— О, у вас, видимо, есть диплом подросткового психолога?
— Нет.
Он язвительно рассмеялся.
— В таком случае вы не обидитесь, если я пренебрегу вашим мнением.
— Не нужно быть психологом, чтобы понять Стефани, друг мой. Несмотря на разницу в возрасте, мы с ней очень похожи: обе женщины, обе нуждаемся в том, чтобы чувствовать себя живыми и нужными другим… и обе этого заслуживаем.
— И снова я должен возразить вам. Она ребенок, а вы…
Его взгляд, словно притягиваемый магнитом, скользнул по Лилиан, остановившись на лице, а затем на приоткрывшейся коленке. Она продолжала легкомысленно покачивать ногой, хотя внутренний голос побуждал ее удрать подальше и спрятаться.
Тим сглотнул, и, когда заговорил снова, его голос, как лезвие, долго пролежавшее под дождем, утратил стальную твердость и, словно покрывшись ржавчиной, хрипло вырывался из груди.
