Лора Брантуэйт - Вдоль по радуге
— Моему организму нужен калорийный ужин и несколько часов крепкого сна. Можно еще вечернюю газету.
Кэтрин сдержанно улыбнулась и подумала избитую мысль: «Все вы, мужчины, одинаковые».
— Это вы меня оперировали?
— Да, я.
— Спасибо, док. Отличная работа.
Кэтрин усмехнулась:
— Как будто вы что-то в этом понимаете.
— Полагаюсь на интуицию.
— Интуиция — это женское качество.
— Не обязательно. Интуиция очень близка к мудрости, а мудрыми бывают как мужчины, так и женщины. Согласны?
— Пожалуй, да. Если вы не сведете разговор к тому, что умными при этом бывают только мужчины…
— Нет, это было бы очень… неумно с моей стороны. Отрицать в присутствии умной женщины существование умных женщин — нет, я не стану этого делать.
— Надо же, вы, оказывается, мастер делать комплименты.
— Комплимент — это вежливая лесть, то есть ложь, а я говорю правду. Женщина с такими глазами и с такой профессией просто не может быть глупой.
Он говорил очень просто и спокойно, а Кэтрин сидела перед ним как загипнотизированная и слушала, хлопая ресницами. Он был такой… такой… уверенный. Скала не может сомневаться. Скала стоит себе и стоит, и от нее веет твердостью, какой-то извечной незыблемостью, скалу невозможно расшатать… В общем, он напоминал ей такую скалу. А еще он говорил ей очень приятные вещи, а она не понимала для чего. С ней никогда не заигрывали пациенты. Тут играли роль и манера «очень серьезной докторши», и то положение, в котором пребывали ее пациенты: тем, кто обращается за помощью к хирургу-онкологу, как правило, не до флирта.
Она не стала бы с уверенностью утверждать, что Грегори с ней заигрывает. У него не горел в глазах тот масленый огонек, который обычно сопровождает разного рода поползновения в сторону женской юбки. Нет, напротив. Он был не слишком любезен и не груб, уверен в своих словах, но… Но Кэтрин чувствовала, что маска «неприступной докторши» никак на ней не держится. Рядом с ним она чувствовала себя не как врач рядом с пациентом, а как женщина рядом с мужчиной.
И ее безмерно раздражало это чуть небрежное и дружеское «док» в его устах. Кто это — «док»? Уж во всяком случае не существо женского пола, это точно.
Впрочем, кого он видит перед собой? Довольно молодую женщину, которая некоторое время назад махнула на себя рукой, серую от усталости, с глубокими траурными тенями под глазами, в зеленом медицинском костюме…
Да, «док» все-таки подходит.
— Значит, вы мне доверяете, и это радует, — сказала Кэтрин. — Впрочем, выбор у вас невелик, из всех хирургов я осталась сейчас одна. Так что завтра мы снова встретимся.
— А это радует меня.
— До свидания, мистер Даллас. Выздоравливайте.
— Спасибо, доктор Данс. До завтра.
Кэтрин встала и вышла из палаты, тщательно следя за тем, чтобы не споткнуться о порог.
В коридоре она, правда, все равно налетела на пробегавшую мимо медсестру. Это оказалась Элли. Элли извинилась и помчалась дальше. Наверное, торопится к кому-то на свидание. Или приглашена на вечеринку… А ее дома ждет Том, и это просто прекрасно. Чудесно. Восхитительно. Она мечтала стать матерью и теперь пожинает счастливые плоды своего осуществившегося желания. А свидания, вечеринки… Все это должно остаться в юности. И то, что она вместо беззаботной юности, полной романтики, устроила себе учебный марафон, — это исключительно ее проблемы. Нечего теперь завидовать.
Кэтрин осеклась — если можно осечься не на слове, а на мысли. Неужели она позавидовала этой молоденькой девчушке?
Бред, безумие — и позор. Зависть — большой грех, и она раньше за собой такого не замечала. Впрочем, сначала она вообще мало что замечала, кроме учебников и пациентов, потом была абсолютно счастлива с мужем, потом была с ним очень несчастна… И вот мир, в том числе и ее внутренний мир, открывается ей с новой стороны. Приятно познакомиться. Нет, черт подери, неприятно.
Кэтрин, хмурая, спустилась на первый этаж, в кабинет, и очень любезно попрощалась с Марджори. Мардж в чем-то такая же, как Элли, и Кэтрин хотелось загладить вину перед обеими сразу. Она не совсем понимала, в чем виновата, но что виновата — чувствовала очень отчетливо.
Мысли ее возвращались к Грегори Далласу с тем упорством, с каким волна набегает на прибрежные камни. Набегает, разбивается в пену, в брызги, отступает, набегает вновь… И что в нем такого особенного?
Ответ на этот вопрос пришел к Кэтрин словно сам собой, но гораздо позже.
Она читала Тому сказку на ночь, точнее это была не сказка в привычном понимании слова, а очень драматичная и завораживающе жестокая история про войну людей с вампирами и прочей нечистью, воплощенная в комиксах японскими художниками. Вот и купила сыну японскую мангу для расширения кругозора… Сын, конечно, был в восторге, его глаза сияли, щеки разрумянились. Кто бы мог подумать, что все эти кошмары произведут на него такое благостное действие?
Кэтрин рассматривала вместе с ним картинки и удивлялась тому, насколько главный герой похож на своего антагониста, лорда вампиров, кровопийцу и злодея.
Грегори Даллас в чем-то очень похож на Дэвида.
Эта мысль оформилась в ее сознании буквально в одно мгновение, как будто щелкнул выключатель и комнату залил свет. Ну и ну… Как же она раньше этого не заметила?
И хорошо, что не заметила. Иначе как она делала бы ему операцию? Хорошо, что все случилось как случилось, лучше не придумаешь.
И хотелось бы, конечно, чтобы Дэвид уже отыграл свою роль злодея и на сцену вышел положительный герой…
Кэтрин в этот вечер никак не могла заснуть. Она ворочалась в кровати, беспокоилась о чем-то, сама не зная о чем, и страстно желала увидеть сон про детство, то детство, когда мама и папа еще любили друг друга, а она была веселой и беззаботной девчушкой. Эти сны всегда дарили ей успокоение…
Уже на грани яви и сна она вдруг подхватилась и потянулась к будильнику, чтобы перевести его на час раньше. Ей обязательно нужно перед работой успеть к парикмахеру. И за косметикой.
Кэтрин нутром чуяла, что от этого каким-то образом зависит, сумеет она общаться с Марджори и Элли не скрежеща зубами или нет.
Ей снилось, как дерутся волки. Огромные злые звери, две серые смерти с желтыми глазами и оскаленными зубами, ненависть во взгляде, слипшаяся от крови густая жесткая шерсть, страшный рык, от которого леденеет кровь. Они дрались так отчаянно, так жестоко, как дерутся только лишь за самку.
И Кэтрин чувствовала себя этой самкой.
Она стояла поодаль и была, как ни странно, в своем обычном, человеческом теле, видела неестественно белые свои руки с длинными ногтями, крашенными в янтарный цвет, наблюдала с веселым волнением в крови, как катаются по земле двое волков, сражаются за нее не на жизнь, а на смерть.
