Любовь Кольцова - Розовая шубка
— Красавицы, — сказала, любуясь на птиц.
И вдруг все трое, низко пригнув головы, каркнули одновременно ей в ответ.
— Кар!!!
— Ой, надо же, — схватилась за щеки Оля. — Ответили.
Инга Вишневская преподавала в Академии второй год, еще будучи аспиранткой. Она была признанным знатоком и мастером своего дела, невероятно много работала, была умна и красива. Взгляд ее зеленых удлиненных глаз, подведенных тонкими линиями, не мог выдержать ни один мужчина, а фигура, одежда и главное — оживленная светская уверенность — доделывали остальное. Как преподаватель, она поставила целью успехи своих студентов не только в стенах Академии, но и на всероссийском уровне. И даже на международном. Если цель высока, то и результаты не замедлят сказаться, иначе не стоит тратить ни сил, ни времени. Была и другая установка. Она ясно видела свою нишу в современном декоративном и прикладном искусстве и не могла не задумываться о собственном бизнесе. Для него и присматривала таланты самого высокого класса.
Миша поддерживал ее. С ним уже давно, еще до ее развода, у них сложились те человеческие отношения, когда люди держатся вместе, многое прощая и помогая друг другу.
Миша назвал ей Марианну.
— Обрати внимание на эту девушку, — сказал он. — У нее точный глаз, искусные руки и много-много чего в хорошенькой головке. Для начала я отобрал несколько ее работ для выставки в конференц-зале. И потом, на нее так приятно смотреть! Наши умники просто повалились от восхищения!
Инга рассмеялась. Как это похоже на мужчин! Но согласилась, что в творческом общении личное обаяние — вещь немаловажная.
Куда она только не водила своих студентов! Любоваться на роскошные музейные шпалеры с изображением пейзажей, религиозных, батальных, пасторальных и любовных сцен, эти огромные полотна, созданные вручную знаменитыми лионскими ткачами двести лет назад на огромных ткацких станках, над которыми висели двухметровые зеркала, отражая эскиз и готовую полосу. В закрытые фонды библиотек, где из тяжелых, с золотым обрезом, альбомов студентам надлежало срисовывать и тут же опробовать на своих станочках способы плетения всех времен и народов, на современные ткацкие фабрики и в частные мастерские ручного ткачества… За считанные часы академических занятий ученики ее создавали любой тканый рисунок по своему желанию. Она была крута и надменна. Ее не касалась загруженность молодых людей химией, физикой, математикой, лабораторными исследованиями. Во-первых, это проблемы не ее, а преподавателей тех дисциплин, а во-вторых, на то и молодость, чтобы ежесекундно поглощать новизну. У нее «выживали» сильнейшие.
Первой среди них оказалась, действительно, Марианна. Они понравились друг другу и, можно сказать, подружились.
— Тебе пора смелее раскрываться в творчестве, — заметила ей Инга.
— Я пробую, — кивнула Марианна.
— Не надо пробовать, надо делать. Жду от тебя рисунка, в котором будут твои душа и сердце. В гобелене, в цвете, они заживут собственной жизнью.
— А где достать такие краски? Ни шерсть, ни шелк не продаются с оттенками. — Марианна пожала плечами. — Я пыталась красить сама, но ничего не получилось.
— Ты опережаешь программу, это великолепно. Видишь ли, тут растительное крашение. Травы, цветы, семена, кора, ягоды, корни, ореховая скорлупа, луковая шелуха, много всего. Приезжай ко мне на дачу. У меня как раз вышла вся пряжа, надо обновить запас. Это недалеко, в Опольной, сорок минут на электричке. Лучше с ночевкой, в один день мы не уложимся.
Они договорились на субботу двадцатого октября.
Достижения Марианны никак не врачевали ее душевных ран. Прошло больше трех недель после ужасной мимолетной встречи, а жгучая боль любви и позора все возрастала, захлестывая временами жестким стыдом. Ища спасения, Марианна набросилась на занятия, ткачество, лепку, ходила на теннисный корт, в бассейн. Белым днем, в ясном свете разумных дел страдания отпускали ее, скрывались за шумом и суетой, а с ними и мучительно-дорогой образ Нестора; вновь смеялись ее шуткам друзья, окружали ее, заводилу и любимую старосту курса. Зато поклонники со старших курсов растаяли, как дым, математической прогрессии не произошло.
Отгадка была простая. В пору дипломной работы, в канун окончания Академии практичные молодые люди срочно подыскивают подруг жизни. Общие наклонности, близкий круг интересов и знакомств исключают, по их мнению, произвол случая и способствуют прочности семейных уз. За годы учебы все сочетания внутри альма-матер давно просмотрены, союзы заключены, поэтому свободные «женихи» набрасываются на свежий поток первокурсниц, приглашают в театры, провожают домой, пытаясь, так сказать, вскочить в уходящий поезд… Марианна, сраженная любовью, как недугом, не отозвалась ни на один такой призыв, и ухажеры «слиняли»…
Дома она больше молчала, сидела над книгами и допоздна смотрела телевизор.
— Ты не больна, Масенька? — тревожилась мама.
— Я здорова, — кратко отвечала Марианна, уклоняясь от разговора.
Ей полюбились одинокие ночи, когда мать дежурила в госпитале, в душе стали звучать собственные стихотворные строчки. Бывало, ночь приносила облегчение, светлую уверенность, похожую на прежнюю взлетную радость, но чаще Марианна долго лежала без сна, глядя в окно горячими сухими глазами. Уютным мурлыканьем и лаской мягких белых лапок утешала ее, как могла, пушистая Туся. Марианна думала о Несторе, о том, что она натворила после.
В тот ужасный вечер она нашла в почтовом ящике очередное письмо из армии, обычное Димино послание, полное солдатских буден и вздохов. И на этот раз услышала их. Неужели ему так же больно, как ей? Тогда, каких жестокостей наслышался от нее бедный мальчик! Под влиянием минуты она написала ему теплее обыкновенного и через неделю получила такой любовно-эротический бред, что выбросила поскорей и подальше. И вдруг сама села за любовную исповедь. Желание написать Нестору было неодолимым, как лихорадка. Хоть ниточка, хоть паутинка, но пусть протянется между ними, она не может без этого жить!
«Любимый! — написала она впервые в жизни. — Я не знаю, зачем пишу это письмо. Наверное, потому что люблю тебя. Люблю, как глупая маленькая девчонка. Я готова сесть на ступеньки и ждать, ждать. Ответь мне, позвони. Марианна».
На другой день, замирая от страха, она крадучись оставила письмо старушке у входа. Для Нестора.
Наспех, накриво, но дело было сделано. Свершилось.
«Вот сейчас ему отдали письмо. Он удивился и сразу посмотрел в конец: от кого? А, понятно, — мучилась Марианна. — Как глупая маленькая девчонка», — прочитал он: Да уж… Ужас, ужас. Зачем я это сделала? Как теперь быть? Могу ли не пойти никогда!? А если приду, он скажет: «Вот пришла…»
