Дебора Тернер - Солнце для любимой
— Тебе не нравится, как я живу? — спросила она раздраженно. — А что ты об этом знаешь?
Это было совершенно в его духе — судить обо всем свысока, даже не дав себе труда в чем-то разобраться. Стефани с обидой подумала о том, сколько людей здесь относится к ней с уважением, и о том, что ее статьи о путешествиях уже сделали ее имя относительно известным, а ведь она занимается журналистикой чуть больше года. Но всего этого она совершенно не хотела рассказывать Клайву Стэнворду. Пусть думает о ней что хочет.
— Сколько тебе лет? — вдруг спросил он.
— А ты не помнишь? — неприятно удивилась Стефи. — Мне казалось, что у тебя память как у счетно-вычислительной машины. Впрочем, ты прав, эта информация не заслуживает внимания. Мне вчера исполнилось двадцать три года.
— Поздравляю, — несколько смущенно сказал он, — хоть и с опозданием. Могла бы вчера сказать.
— Я не знала, что тебя это интересует. Но все равно, спасибо за поздравление. Кстати, еще не все потеряно, мы, кажется, сегодня собирались в ресторан? Так что заодно и отметим. А почему ты спросил меня о возрасте?
— Значит, ты на девять лет моложе меня, — сказал он задумчиво, не отвечая прямо на вопрос. — Подходящая разница.
— На девять с половиной, — механически уточнила девушка. — Подходящая для чего?
— Для всего, — ответил он неопределенно. — Тебе нравится это место? — В этот момент они подошли к пляжному кафе. — Если нет, то можно поискать какое-нибудь другое.
— Меня здесь вполне устраивает, — поспешно сказала Стефани и села за ближайший столик под полосатым зонтом. Меньше всего ей сейчас хотелось куда-то идти.
— Может быть, лучше сядем вон за тот, под пальмой? — спросил он. — Мне кажется, здесь скоро будет много народу, и мы окажемся на проходе.
Стефани молча встала и направилась к указанному им столику. Что ж, это понятно. Миллиардер Клайв Стэнворд развлекается тем, что кормит продавщиц завтраком, но ему не очень нравится делать это на людях.
4
Стефани села и уставилась в меню — ей необходимо было на чем-то сосредоточиться. Но буквы плясали перед ее глазами, потому что сейчас она меньше всего могла думать о еде.
Вот так, обреченно говорила она себе, дочь стремится повторить ошибку матери. Наверное, потребность подчиняться властолюбивым мужчинам у меня в крови. Но я должна что-то с этим сделать, иначе, что со мной будет? Сейчас я свободна, разве я хочу потерять эту свободу?
Однако Стефи чувствовала, что ее уже неодолимо влечет к этому человеку, и снова пришла к выводу, что единственная возможность избавиться от наваждения — это отдаться Клайву. Она не сомневалась, что после этого остынет к нему, да и он перестанет преследовать ее.
Стефани так глубоко задумалась, что, почувствовав прикосновение к своей руке, вздрогнула от неожиданности. Она подняла на Клайва глаза и снова вздрогнула. Он сидел совсем близко и смотрел на нее без тени улыбки на лице, его тяжелый магнетический взгляд выражал желание. Девушка застыла, парализованная этим взглядом, — она была не в силах отвести глаза. Потом она густо покраснела и опустила голову.
— Это называется «страсть», — услышала она его тихий глубокий голос у себя над ухом. — Это возникло в тот момент, когда я впервые увидел тебя, тогда, в вашем доме. Тебе едва исполнилось восемнадцать, и ты была почти влюблена в своего отца, так что с трудом замечала, что происходит вокруг. Я посмотрел на тебя и понял, что хочу тебя. Ты, может быть, этого не поняла, но ты захотела меня так же сильно. Это было с первого взгляда, и это было взаимно. Это взаимно и сейчас. Только тогда это было невозможно, а теперь мы оба свободны решать, что с этим делать.
Наступила тишина, в которой Стефани слышала только, как неистово, до боли в груди, колотится ее сердце. Но она понимала, что не должна поддаваться этой магии, иначе она навеки будет принадлежать ему, даже когда он забудет о ее существовании. Она собрала все свои душевные силы и проговорила почти ровным и даже слегка насмешливым голосом:
— Ты считаешь, что слово «страсть» здесь уместно? Я бы употребила слово «похоть». По-моему, оно больше подходит.
— Не важно, как это называется, — ответил он медленно. — В любом случае, мы в силах сделать так, чтобы это переросло во что-то большее.
У столика возникла официантка, которая принесла кофе и булочки. Стефани дождалась ее ухода и сказала, стараясь выглядеть опытной и циничной:
— Ты имеешь в виду, что мы с тобой должны переспать?
— А ты против этого? — спросил он, нимало не смутившись. — По-моему, мы оба горим желанием продолжить то, что было начато пять лет назад… Стефи, не делай такое упрямое лицо, это тебе не идет.
Он помолчал, разглядывая ее, и прибавил:
— Как жаль, что ты не сказала мне, что твой отец такой мерзавец.
Стефани содрогнулась от его лицемерия. На ее лице появилось надменное выражение, и она спросила с вызовом:
— И что бы ты сделал?
— Я бы с ним поговорил, — ответил Клайв жестко, но спокойно.
Девушка взяла чашку с кофе, поднесла ее к лицу и, вдохнув божественный аромат, проговорила с таким же спокойствием:
— Как я понимаю, он все равно нашел бы на меня управу. Я слишком поздно узнала, что отец в течение многих лет изводил мою мать, шантажируя ее. Уверена, что он и в этом случае действовал бы через нее. Мы с мамой решили, что наилучшим выходом будет побег.
— Побег никогда ничего не решает. Это просто потакание собственной трусости, — сказал Клайв, опять проигнорировав возможность объяснить ей то, что произошло пять лет назад.
— Трусость — другое название самозащиты, — самолюбиво ответила Стефани.
— Хорошо, пусть так, но какова ее цена? Трусы никогда не знают наслаждения риска, поэтому им неведом и вкус победы. Они влачат ничтожное существование, заслуживающее только сожаления. Им незнакома истинная радость жизни.
— А разве не твои любимые китайцы говорят, что, когда есть тридцать шесть вариантов решения проблемы, наилучшим является бегство? — насмешливо отозвалась Стефани. Воистину, никто, кроме Клайва Стэнворда, не мог так задеть ее за живое. — Мой побег из дома лишил отца возможности третировать мать. До этого она боялась, что он превратит мою жизнь в ад. Оказывается, он постоянно угрожал упечь ее в нервную клинику и лишить родительских прав, как только она пыталась оградить меня от его влияния. Тогда я осталась бы с ним один на один, и не представляю, что бы тогда со мною было! Ведь я ему беспрекословно доверяла. После моего отъезда маме больше нечего было бояться. На нее просто перестали действовать его угрозы. Таким образом, отец потерял власть и надо мной и над ней. В общем, я считаю, что все сделала правильно.
