Джулия Тиммон - Поединок страстей
– Меня еще не заметил? – спрашиваю я, впиваясь в Джошуа взглядом.
– По-видимому, нет, – отвечает он с тем же выражением лица. – Изучают меню. – Хмыкает. – Прости, но у твоего… гм… Гарольда весьма дурной вкус.
– Перестань, – прошу я, сама не зная, почему заступаюсь за изменника.
– Нет, я вполне серьезно. – Джошуа складывает на груди руки, и я, хоть в эти минуты мне вроде бы и не до этого, невольно отмечаю, как ткань рубашки обтягивает его атлетические плечи. Пиджак он снял еще до моего прихода и повесил на спинку стула.
В памяти шевелится неясное воспоминание. Он, кажется, говорил, что занимается спортом, тогда, в Испании. Но каким именно? Не помню…
– Если отсутствие вкуса налицо, тут уж, прости, спорить бессмысленно, – произносит Джошуа, показывая всем видом, что его не переубедишь.
Ловлю себя на том, что отвлеклась мыслями от разговора о Гарольде, и даже радуюсь этому. Впрочем, радость моя непродолжительна: меня снова охватывает отчаяние. Чтобы всецело не оказаться в его власти, заставляю себя воспроизвести последние слова Джошуа и криво улыбаюсь.
– А что, собственно, ты имеешь в виду? – Смотрю на него с легким прищуром. – Что сойтись со мной мог только тот, кто начисто лишен вкуса?
Джошуа качает головой.
– Я вовсе не о тебе. Ты такая, что вообще не можешь не нравиться.
Он говорит об этом ровным голосом, но мое сердце на миг теплеет и замирает. Убеждаю себя, что не стоит принимать за чистую монету слова, произнесенные для приличия или для того, чтобы утешить, но в самой глубине сердца хочу верить, будто он и правда так считает. Зачем мне это? Сама не знаю. Мы проведем с ним вечер и снова расстанемся, теперь уж точно навсегда. Сегодня обойдется без секса, я твердо решила. Здесь ведь отнюдь не хмельной юг и совсем другие обстоятельства. А я не из тех, кто лечит душевные раны случайными связями.
– Я не о тебе, – повторяет Джошуа, глядя мне прямо в глаза. – Во-первых, об этом букете.
Слушаю его молча, сложив руки на коленях. Пробовать заливные рыбные рулеты, что выглядят, как на картинке в подарочной поваренной книге, нет ни малейшего желания. Не притрагивается к еде и Джошуа.
– Считается, что огромные слишком яркие и дорогие букеты явный признак того, что главная цель дарителя – выставиться, продемонстрировать свою щедрость, состоятельность, – говорит он. – Словом, это дурной тон. Очевидно, твой Гарольд об этом и слыхом не слыхивал.
Невольно усмехаюсь.
– Такое чувство, что речь вовсе не о Гарольде. Похваляться щедростью… Он совсем не такой. – От осознания, что я настолько плохо знаю того, кого считала изученным до мелочей, горько и досадно.
Джошуа сжимает и расслабляет губы, показывая всем своим видом, что знает, о чем я думаю, и что сочувствует мне. На миг его губы приковывают к себе мое внимание, и по рукам бегут мурашки, но это легкое приятное волнение накрывает очередной вал отчаяния, когда слышится громкий возглас:
– Все, я выбрать! – Подружка Гарольда разговаривает столь же громко, как утром, ничуть не стыдясь своего жуткого английского. Ее голос заглушает и негромкую музыку, и говор других посетителей.
Джошуа поднимает вверх палец.
– Слышала?
Мрачно киваю.
– Это второе. Второй красноречивый показатель того, что у Гарольда серьезные проблемы со вкусом. Стоит задуматься, что при такой подруге, как ты, он тайком развлекается с намалеванной куклой, как жуть берет!
– Зачем ты так? – не вполне уверенным голосом бормочу я. Вообще-то я давно взяла себе за правило не высмеивать ничьи недостатки, особенно во внешности, принимать их как нечто само собой разумеющееся, как характерные черты не похожих друг на друга людей, индивидуумов. По сути, так и должно быть: все мы очень разные.
Когда женщины, видя явных или скрытых соперниц во всех окружающих дамах, выискивают в любой нечто такое, что можно было бы поднять на смех, они сами смотрятся смешно и убого. Признаюсь, и я в свое время почувствовала, что во мне проклевываются ростки этой гадостной женской особенности, и постаралась задушить ее на корню. Вроде бы небезуспешно. Однако теперешнее мое положение слишком уж незавидное и безысходное, да и нет нужны поливать блондинку грязью самой: сиди себе и поддакивай. Но превращаться в стерву не хочется даже сейчас.
Джошуа внимательнее в меня вглядывается.
– Ты в самом деле настолько положительная? Или на тебя так необычно действуют стрессы?
– Вовсе я не положительная, – горемычно бормочу я.
Лицо Джошуа странно напрягается, он слегка морщит губы, будто собравшись что-то сказать, и, мне кажется, я снова вижу в его глазах проблеск обиды, но тут его взгляд делается прежним и он не произносит ни слова. Блондинка начинает о чем-то рассказывать, горланит и громко смеется. Я пытаюсь понять, о чем речь, но она так безбожно путает слова и до того неверно строит фразы, что смысл ее истории остается загадкой. Во всяком случае, для меня. Голоса Гарольда вообще не слышу. Неужели он настолько ею увлечен? – дребезжит в голове. Настроение совсем портится. Тяжко вздыхаю.
– Что толку обзывать ее или перечислять ее недостатки? От этого все равно ничего не изменится.
– Не согласен, – решительно возражает Джошуа. – Если ты спокойно проанализируешь всю эту историю, попытаешься взглянуть и на девицу, и на своего парня, и даже на себя со стороны, то сможешь изменить самое главное. – Снова поднимает палец.
– Что? – спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит, но чувствуя, как сердце согревает слабая надежда.
– Свое отношение ко всему этому, – со сдержанной торжественностью заключает Джошуа.
Эх! Слова его, конечно, мудрые, но можно ли в одночасье изменить свое отношение к тому, что перечеркнуло все твои замыслы и мечты? Не знаю. Во всяком случае, я к этому не готова.
Джошуа снова будто между делом и в задумчивости поворачивает голову и смотрит на Гарольда и его подругу.
– А знаешь, по-моему, он ее стесняется, – негромко говорит он с таким видом, словно делится своими соображениями о богатом оформлении зала.
Наверное, это нехорошо, но мне от его наблюдения становится чуточку легче.
– Почему ты так считаешь? – с замиранием сердца спрашиваю я.
– Он сидит, понурив голову, и как-то нервно, часто кивает, – рассказывает Джошуа. – Такое впечатление, что хочет, чтобы она поскорее закрыла рот.
Живо представляю себе Гарольда, и в сердце усиливается боль. Я знаю его лицо настолько хорошо, что помню даже то, что у него на лбу, слева, у самых корней волос небольшая ямочка – след ветрянки, которой он переболел в четырнадцать лет. И почти незаметную морщинку, что появилась над бровью несколько недель назад. Не исключено, что о ее существовании не знает и он сам. Задумчиво киваю.
