Венди Дулиган - Арена любви
На несколько мгновений в комнате воцарилась полная тишина.
— Ты прощаешь?
Когда-то гордый и могущественный, он произнес эти два слова так, словно они мучили его долгие годы.
Наверное, так оно и было.
— Синьор Манчини, пожалуйста, — запротестовала Вера, не в силах вот так сразу забыть то плохое, что было связано с ним в жизни ее мужа. — Я еще не была знакома со Слаем, когда случилось то, что случилось. Когда вы и Слай поссорились…
— Ты была его женой. Теперь его нет, а ты есть… Одна только ты можешь простить меня или не простить. Я был не прав… Не прав… Ты понимаешь? Я не должен был так поступать с ним!
У Марии дрогнули губы, словно она в первый раз слышала признание своего сына и сожалела, что для него потребовалось так много времени. Однако она молчала. Молчал Нино. И Виола тоже молчала. За их спинами притаилась пылавшая злобой Сильвана.
Не желая смотреть на Нино, чтобы не подпасть под его влияние, и не желая поддаваться злобе Сильваны, Вера решила положиться на свое сердце. Что оно ей подскажет, то она и сделает. Отец Слая просит об отпущении греха. Пусть он был деспотом, пусть даже был жестоким деспотом, какое право имеет она отказать ему в милосердии?
— Я прощаю… как простил бы вас Слай, если бы был сейчас на моем месте, — наконец проговорила Вера, вспомнив покойного мужа и придя к мысли, что вражда не может быть вечной. — Синьор Манчини, ваш сын любил вас. Если бы сегодня он стоял тут рядом со мной, я уверена, он сказал бы то же самое.
Слезы заблестели в глазах Лоренцо Манчини. Еще раз подняв здоровую руку, он потрепал Джулио по светлым волосам.
— Мы еще поговорим с тобой, правда, bambino?
Джулио с младенчества чутко реагировал на все, что его окружало, и теперь, почувствовав изменение в настроении матери и больного старика в постели, не отшатнулся от него.
— Хорошо, дедушка Манчини, — сказал он, словно пробуя на вкус незнакомое имя, которое Вера назвала ему по дороге из Милана в Турин.
В тот же день — к величайшему удовольствию Джулио — Нино запряг пони и взял их на экскурсию по владениям семейства Манчини. Даже Вера не представляла, что такое богатство может быть в руках одной семьи. Несмотря на воскресенье, заслуженный день отдыха, на южном склоне холма крестьяне в соломенных шляпах, прикрывавших их лица от солнца, обрывали сухие листья с виноградных лоз и располагали зеленые так, чтобы они не закрывали сверкавший, наподобие драгоценных камней, зреющий виноград от солнечных лучей. То тут, то там они срывали несколько ягод и клали их в брезентовые мешки, которые носили при себе.
Джулио сидел между Верой и Нино на деревянной скамейке.
— Зачем они это делают? — спросил он. — Почему не срывают всю гроздь сразу?
— Потому что виноград еще не совсем созрел, племянник. — Потянув за вожжи и придержав пони, Нино с одобрением посмотрел на мальчика. — Ягоды в маленьких мешочках отдадут Микеле, и он проверит, сколько в них сахара и кислоты, — объяснил Нино. — А когда сахара будет достаточно, мы все пойдем собирать урожай… даже твоя прабабушка. Чтобы получилось хорошее вино, виноград надо собрать как можно быстрее.
Стараясь не поддаваться ощущению, будто она уже когда-то была на вилле Воглиа и все тут отлично знает, особенно пятисотлетнюю каменную конюшню, Вера всем телом повернулась к Нино.
— А нам тоже разрешат помочь?
Нино улыбнулся.
— Ну конечно. Вы же члены семьи. Иначе и быть не может.
Если иметь в виду Сильвану и Марию, то лучше не надо, мысленно ответила ему Вера. А вот с тобой… с Виолой… может быть, с Лоренцо, если он проживет достаточно долго, чтобы…
Когда их взгляды встретились, обоим показалось, будто они думают об одном и том же… Мы можем быть одной семьей, но, кажется, мне хочется большего, размышляла Вера, когда они, греясь на сентябрьском солнышке, поехали дальше между рядами виноградника. Мы всегда знали друг друга. И пусть все считают это безумием, я уверена, так оно и есть.
Вера не была убеждена, что готова поверить другому Нино, которого сумела увидеть в нем. Она даже в общем-то не хотела видеть того, другого. У нее появилось неприятное чувство — чем больше она приближалась к Нино, тем глубже погружалась в тайну, которую навязывали ей галлюцинации и пугающее ощущение, будто вилла издавна знакома ей, и не понаслышке. Каким-то образом все связано…
Повернув пони на широкую дорогу, которая вела к давильне, и время от времени приглядывая за ним, Нино смотрел на Веру поверх головы ее сына, а она, чувствуя на себе его взгляд, терялась и слабела, понимая, что у нее нет сил воспрепятствовать тому, что с неизбежностью надвигалось на нее.
— Мне придется уехать в город на несколько дней. Завтра, — сказал он, как будто извиняясь за то, что откладывает разговор об их непонятной и не нуждающейся в словах близости. — Я вернусь, когда поспеет виноград… Самое позднее, в четверг. Если я вам понадоблюсь, немедленно звоните.
В общем-то он не сказал ничего особенного, как ничего особенного не было в его прикосновении, когда они желали друг другу «доброй ночи» накануне, однако у Веры было ощущение, будто он страстно и долго целовал ее… Ничего не поделаешь, решила она. Мы соединимся… нравится мне это или нет, думала она, трепеща от страха. Лучше сказать, мы вновь соединимся.
5
В те дни, что Нино провел в Турине, Вера постоянно испытывала раздражение, растерянность, тоску. Понемногу она привыкла к своей роли невестки в семье Манчини. Слуги полюбили ее, наиболее могущественные члены семьи приняли как свою, и она все дни напролет бродила по великолепному дому и по саду, где родился и провел детство ее покойный муж.
Однако она не позволяла себе расслабиться. Внутренний голос нашептывал ей, что если она слишком отпустит вожжи, то падет жертвой опасности, которая пока ей неизвестна.
Каждое утро после завтрака она и Джулио наносили визит Лоренцо в его спальне. Стараясь держаться в тени, насколько это было возможно, она подбадривала сына, если он запинался или боялся задать какой-нибудь вопрос. Старик рассказывал ему много интересного и временами не мог удержаться от взрывов обожания, которые поначалу пугали мальчика. Правда, он постепенно привыкал к ним и чувствовал себя раз от раза все свободнее.
С точки зрения Веры, которая как бы совмещала в себе наблюдателя и судью, чувства Лоренцо было нетрудно понять. Он явно полюбил малыша, увидев в нем свое бессмертие. Может быть, мальчик даже заменил ему сына, которого он безжалостно выгнал из дому. Как бы то ни было, их визиты оказались для него лучшим лекарством. К среде старый магнат окреп настолько, что целый час провел на балконе, беседуя со своим внуком.
