Дафна дю Морье - Монте Верита
— Кто нарвется?
— Те, что в деревне, те, что на горе — а я о них ничего не знаю — да и наши в долине тоже. А если я ничего не буду знать, мне никто не навредит.
Он допил вино, вымыл бокал и протер стойку. Ему очень хотелось избавиться от меня.
— Когда вам подать утром завтрак? — спросил он. — Я велел в семь, — и поднялся к себе.
Я открыл двойную дверь и вышел на узенький балкон. Городок спал, только несколько огоньков мерцали в темноте. Ночь была ясная и холодная. Луна уже взошла, и по всему было видно, что завтра или послезавтра наступит полнолуние. Луна освещала глыбу горы передо мной, и я почувствовал себя растроганным, как будто шагнул в свое прошлое. Много лет назад, в 1913, Анна и Виктор могли ночевать в этой комнате, где сейчас был я. Анна, возможно, стояла на этом балконе и вглядывалась в Монте Вериту, а Виктор, еще не зная о близкой трагедии, окликал ее из комнаты. И нынче я иду к Монте Верите путем Анны.
Наутро я позавтракал в баре-кафе. Вчерашнего хозяина не было, кофе и хлеб мне принесла девушка, наверное, его дочь. Она была тихой и вежливой и пожелала мне приятного дня.
— Я собираюсь в горы, — сказал я. — Погода, кажется, будет хорошая.
Скажи, ты когда-нибудь бывала на Монте Верите?
Она быстро отвела глаза:
— Нет, — ответила она. — Я никогда не выходила из долины.
Я заговорил обыденно и небрежно. Я рассказывал что-то о друзьях, которые побывали здесь несколько лет назад — я не сказал когда — и как они поднимались на вершину и нашли там высеченную скалу между двумя пиками, и как заинтересовались сектой, которая обитает за стенами.
— Они еще там? Ты не знаешь? — спросил я с подчеркнутой ленцой, зажигая сигарету.
Она пугливо обернулась на дверь, как будто боялась, что ее услышат.
— Говорят, — ответила она. — Мой отец не обсуждает это со мной, молодым рассказывать это запрещено.
Я затянулся сигаретой.
— Я жил в Америке, — произнес я, — и обнаружил, что там, как и везде, когда собирается молодежь, больше всего как раз любят обсуждать запретное.
Она слегка улыбнулась, но ничего не сказала.
— Готов поспорить, что ты часто шепчешься со своими подружками о том, что творится на Монте Верите, — мне было немножко совестно от своего лицемерия, но я понимал, что только так можно было рассчитывать получить хотя бы какую-то информацию.
— Да, — сказала она, — но мы никогда не говорим об этом вслух. Вот только недавно… — она снова оглянулась через плечо и продолжала гораздо тише: — Одна моя подружка собиралась замуж. Но как-то она ушла и больше не вернулась. Говорят, ее призвали на Монте Вериту.
— И никто не видел, как она уходила?
— Нет, она ушла ночью. Не оставила ни записки, ничего.
— А не могла она уйти куда-нибудь еще? В большой город, туда, где много туристов?
— Думаю, что нет. Да и накануне она вела себя странно. Слышали, как во сне она говорила о Монте Верите.
Я подождал минутку и потом снова задал вопрос, так же небрежно и безразлично:
— А что привлекает там, на Монте Верите? Ведь жизнь там, наверное, трудная, даже ужасная.
— Но не для тех, кого призвали, — ответила она, покачивая головой. — Они навсегда остаются молодыми и никогда не старятся.
— Но если их никогда не видели, как можно об этом знать?
— Так было всегда. В это надо верить. Вот почему здесь в долине их ненавидят, боятся и, вместе с тем, завидуют им. На Монте Верите они открыли секрет жизни.
Она посмотрела на гору в окно, и ее глаза сделались задумчивыми.
— А ты? — спросил я. — Ты думаешь, тебя позовут?
— Я не достойна, — сказала она. — И я боюсь.
Она убрала чашку и принесла фрукты.
— А теперь, после этого исчезновения, — она перешла на шепот, — что-то должно случиться. Люди в долине разозлились. Несколько мужчин поднимались в деревню, хотели подбить побольше жителей напасть на скалу. Все просто обезумели. Они попытаются убить тех, кто живет за стенами. А потом будут неприятности, придет армия, начнутся расследования, кого-то накажут, будет стрельба. Все это кончится плохо. Все боятся, говорят только шепотом.
Послышались шаги, она быстро прошла за стойку и занялась там делами.
Вошел ее отец и подозрительно посмотрел на нас обоих. Я потушил сигарету и поднялся.
— Так вы еще хотите идти в горы? — спросил он меня.
— Да, — ответил я. — Вернусь через день или два.
— Дольше было бы неблагоразумно там оставаться.
— Вы думаете, погода испортится?
— Погода испортится, и вообще там будет небезопасно.
— Что вы имеете в виду?
— Могут быть беспорядки. Все здесь нынче не так. Мужчины вышли из себя.
А когда они выходят из себя, они теряют голову. Иностранцы и незнакомцы могут в такое время попасть под горячую руку. Лучше бросьте свою затею с Монте Веритой и поворачивайте-ка на север. Там все в порядке.
— Спасибо, но я решил идти на Монте Вериту.
Он пожал плечами и отвернулся.
— Как хотите, — бросил он. — Это не мое дело.
Я вышел из гостиницы, прошел по улице, пересек по мостику горный ручей и направился по дороге к восточному склону Монте Вериты.
Поначалу звуки из долины были отчетливы. Лай собак, перезвон коровьих колокольцев, голоса перекликающихся мужчин доносились до меня в неподвижном воздухе. Потом синий дым от домов начал сливаться и превратился в туманную мглу, а сами дома стали похожи на игрушечные. Тропинка уводила меня все выше и выше в сердце гор, и к полудню долина исчезла внизу. У меня было одно желание — подниматься вверх, одолевать гребень, оставлять его позади, штурмовать второй, потом забывать о них и лезть на третий, затененный и крутой. Я поднимался медленно — сказывались растренированные мышцы и легкие, но приподнятое душевное состояние двигало меня вперед, и я не чувствовал усталости. Так я мог бы идти бесконечно.
Деревня появилась внезапно. Я удивился, увидев ее, потому что думал, что до нее еще не меньше часа пути. Оказывается, я шел не так уж медленно — было только четыре часа. Деревня производила впечатление заброшенной, почти опустошенной, и я решил, что в ней осталось совсем мало жителей. Некоторые хижины были заколочены досками, другие завалились и разрушились. Только над двумя или тремя домами я увидел дым. На полях никто не работал. Лишь несколько тощих неопрятных коров паслись у тропинки, и их колокольчики глухо звякали в застывшем воздухе. Все это производило удручающее впечатление после радостного возбуждения подъема, и мне не очень хотелось ночевать здесь.
Я подошел к первому дому, из трубы которого вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне открыл парень лет четырнадцати и, глянув на меня, тут же позвал кого-то из глубины хижины. Вышел человек примерно моего возраста, грузный, с тупым выражением лица. Он что-то сказал на своем наречии, но тут же поняв ошибку, заговорил на языке той страны, запинаясь еще больше, чем я.
