Георгий Марчик - Наваждение
Я сидел истукан истуканом и не знал, что говорить, что делать, боялся липшим словом и движением окончательно все испортить. Однако Лера быстро успокоилась — как небо после короткой летней грозы вновь становится солнечным и ясным. Она тоже поведала о драме, разыгравшейся несколько лет назад в этой квартире. История эта оказалась действительно трагической и, возможно, заслуживает отдельного подробного рассказа. Я же сейчас ограничусь лишь кратким изложением фактов.
Мать Эллы — Алина Петровна вышла замуж, когда ей не было и восемнадцати лет. Родилась Элла. Но брак вскоре распался. Алина Петровна пылко влюбилась в молодого конструктора — Валентина, который и стал ее вторым отцом. Эта была вполне счастливая семья. Эллочка с малых лет привыкла относится к дяде Вале, как к родному отцу. Она по-детски любила его, садилась ему на колени, обнимала, целовала Он баловал ее и в общем тоже относился к ней как к родной дочери. Но никогда не знаешь, с какой стороны подкараулит беда Сегодняшнее счастье завтра в один миг вдруг обернется несчастьем.
В 16 лет Элла была уже вполне сформировавшейся прелестной девушкой, красивой, брызжущей здоровьем. Но странное дело — ее не интересовали мальчики. Она ни с кем не хотела ни знакомиться, ни дружить. «Мне с ними просто не интересно», — объясняла она. Стоило ей показаться на улице, как тотчас же за ней увязывался «хвост». «Я не могу ходить по улице — то и дело пристают какие-то типы, — со смехом сетовала она дома. — Чего только они не предлагают. Поехать в Ялту, и в Ленинград, и в Прибалтику. Даже за границу. А послушали бы какие подарки обещают. Неужели ко всем девушкам так липнут?»
Она по-прежнему по-детски ласкалась к отчиму, любила вспрыгнуть ему на колени, потереться о его щеку своей нежной шелковистой щечкой. Но странное дело, дядя Валя — такой веселый, родной и близкий — сторонился и даже чуждался ее. В ее присутствии у него становилось замкнутым, а то и сердитым лицом, он спешил ретироваться. Может быть, это объяснялось тем, что теперь он стал главным конструктором крупного проектного института. Они купили машину, дачу, обставили квартиру дорогой мебелью.
Так прошло еще два года, Элла все больше хорошела и была похожа, да простит нас читатель за такое избитое сравнение, на цветущую бело-розовую яблоньку. Она поступила учиться на художника-модельера. Все складывалось как нельзя лучше. Однажды, когда мамы не было дома, Элла приняла душ, вышла из ванной в махровом белом халатике и обратилась с каким-то пустячным вопросом к отчиму, он что-то буркнул в ответ. Элла в самом благодушном, приподнятом настроении подошла к нему, обвила его шею руками, безотчетно прижалась к нему своим молодым, горячим, непроизвольно вздрагивающим телом и капризно протянула:
— Дядя Валя, ну почему вы всегда так грубо говорите со мной? Чем я перед вами провинилась? — И тогда он, не отстраняя ее от себя, не снимая ее рук со своей шеи, в упор глядя в ее такие близкие сверкающие глаза своим затуманенным взглядом, глухо, прерывисто сказал:
— Я больше не могу с собой бороться, Элла. Я люблю тебя.
Она явственно ощущала, как в каждом произнесенном им слове билось его сердце.
Вместо ответа она порывисто притянула к себе его голову и сама поцеловала в губы долгим, неожиданно страстным поцелуем. То, что должно было свершиться, свершилось.
«Я сама не знаю, почему я это сделала, — объяснила она Лере. — Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. Я ведь тоже его любила как женщина. Только не понимала».
С этого все и началось. Им удавалось скрывать свои отношения довольно продолжительное время — что-то около трех лет. А затем все неожиданно открылось. Рассказывать подробности бессмысленно. Счастье стало горем. Ситуация казалась запутанной, безвыходной, а сами они были настолько потрясены, что уже не могли контролировать ни своих, ни чужих действий.
Короче, Валентин в отчаянии выбросился из окна девятого этажа. Он успел оставить записку: «Я благодарен судьбе за то, что она мне дала. Большего мне не надо. Не вижу другого выхода. Простите меня». Им удалось скрыть от родных и знакомых причину гибели Валентина. Придумали какой-то другой, довольно нелепый повод, связанный с неприятностями на работе. Вот такая неординарная история. Признаться, она произвела и на меня сильное впечатление, и я от души посочувствовал Элле и ее матери. Надо же было такому случиться именно с ними.
Однако же и на меня самого уже надвигалась черная туча, хотя еще ничто не предвещало ненастья. Небо было безоблачным, Лера хоть и капризничала, но любила меня.
Как я ошибался! Очевидно, Элла все-таки оказала свое скрытое влияние на неокрепшую душу Леры, может быть, невольно заразила ее своим цинизмом. В поведении Леры, вернее, в ее отношении ко мне проявлялась скрытая враждебность — я мирился с ней, так как считал ее обидой и понимал, чем она вызвана. Но затем вдруг Лера стала заметно мягче, и я бы даже сказал корректней обращаться со мной. В то же время в ее поведении появилась какая-то торопливость, даже суетливость. И озабоченность. Она рассеяно слушала меня, невпопад отвечала, забывала свои вещи — то перчатки, то зонтик, то тетради. И взгляд у нее стал несколько другим — не прямым и открытым, как всегда, а несколько затаенным, уклончивым.
Она тщательно одевалась, готовясь ехать на занятия, красила губы и ресницы. Однажды я даже пошутил, что так старательно готовятся только к свиданию. Лера, сердито посмотрев на меня, сдержанно заметила: «Женщина должна следить за собой. Или ты так не считаешь?..»
С занятий она возвращалась, как правило, уставшей и раздраженной. Стоило мне приблизиться и попытаться ласково обнять ее, как следовал окрик: «Не подходи ко мне. Я устала». Она молча ходила по комнате, рассеяно переставляя предметы, потом с сердито надутым личиком ложилась на тахту и враждебно смотрела на меня. Я уже знал, что до следующего дня лучше не трогать ее.
Изредка к нам на правах друга и посредника заходил Серж. Я не мог запретить ему появляться, хотя это и было мне неприятно. Он так и вертелся вокруг Леры. Похихикивая и потирая руки, словно бы безо всякой задней мысли, а так, от нечего делать он интересовался нашими отношениями. Иногда мне хотелось выгнать его, вытолкать в три шеи, да еще вдобавок дать хорошего пинка, но я сдержался. Зато Лера охотно болтала с Сержем и находила его интересным и приличным человеком.
Поневоле мне приходилось скрывать свою неприязнь к нему, хотя тогда еще я не знал, что это самый мелкий человечишка и самый крупный сукин сын, которого я только встречал в своей жизни.
….В ресторане или на людях Лера любила «выставляться». Она становилась веселой, напропалую кокетничала, я любовался ею и любил ее неистовой мальчишеской любовью. Летом мы ездили на море. Лера любила купаться и вошла во вкус горных прогулок. Мы выбирали живописное ущелье и с утра пораньше на весь день уходили вверх вдоль горной речки. Не преувеличивая, скажу, что три наши поездки на море были словно медовые месяцы у самых счастливых молодоженов. Я молодел душой и телом, загорал, мышцы становились упругими и аж звенели. «Ты совсем как мальчик!» — говорила Лера, и это было лучшим мне комплиментом.
