Джорджина Форсби - Только этот мужчина
Видимо, лицо Паломы было очень выразительно, потому что Марта сочувственно улыбнулась.
— Я зайду через час помочь вам одеться. Джон съездил в гостиницу и привез кое-какие ваши вещи, перед тем как отправиться по делам, так что не придется надевать вчерашнюю одежду.
— Очень мило с его стороны. — Голос Паломы был подчеркнуто вежлив.
Марта удивленно посмотрела на нее.
— Да, это так. Но это же Джон. Как бы ни был занят, он всегда поможет другу. Представьте себе, ему пришлось от многого отказаться, когда умерла Анна.
— Как вы со всем этим справились?
Пожилая женщина раздвинула занавески.
— Сначала действительно было тяжело. Девочки слонялись по дому как потерянные, и мне приходилось тратить почти все время на то, чтобы их успокаивать, вместо того, чтобы заниматься хозяйством. Но теперь самое худшее позади. Мы даже составили некое подобие расписания. Джон обращается с ними изумительно, но все же девочкам не хватает матери.
— Я хотела бы поговорить с вами об Анне, — неуверенно начала Палома.
Марта ответила ничего не выражающим голосом:
— Она иногда спрашивала, когда вы приедете.
Сердце Паломы словно замерло.
— Анна спрашивала? — недоверчиво переспросила она.
Почему после стольких лет молчания Анна хотела ее видеть? Машинально жуя, она пыталась сама себе ответить на этот вопрос, пока в конце концов здравый смысл не подсказал ей, что она никогда этого не узнает, и поэтому бесполезно было задумываться над этим.
Ей вспомнилось замечание экономки о том, что девочкам нужна мать. Мать для близнецов будет женой для Джона. Странно, ей не приходило в голову, что Джон может снова жениться. Ну конечно, он должен. Даже если Анна унесла его сердце с собой в могилу. Джон достаточно жизнелюбив, силен и мужествен, чтобы не оставаться долго вдовцом.
К тому времени, когда девочки приехали из школы, Палома по ним уже соскучилась. Шумно ворвавшись в дом, смеясь и переговариваясь, они направились в оранжерею, где она наслаждалась послеобеденным солнцем.
Девочки застыли в дверях, не то чтобы робкие, а скорее настороженные.
— Привет, — сказала, улыбаясь, Палома. — Хорошо прошел день?
Виола, та, что повыше, ответила серьезным кивком и вежливым «да, спасибо», а Лавиния — лукавой гримасой.
— У нас был диктант, — важно сообщила она. — Я сделала одну ошибку, а Виола получила «отлично».
Внезапно Лавиния прислушалась, а затем вскрикнула:
— Папа приехал!
И, повернувшись, мгновенно исчезла. Виола последовала за ней более спокойно, оставив Палому, которой передалось возбуждение девочек. Стараясь овладеть собой, она сделала несколько глубоких вздохов и раскрыла журнал, глядя на страницы невидящими глазами.
Голос Джона, раздавшийся в холле, отозвался болью в ее сердце. Он засмеялся, и Палома подумала, что редко слышала его смех, даже когда Анна была жива. Как и Виола, он обладал большой врожденной сдержанностью.
Услышав мужские шаги, Палома взглянула на дверь. Когда он вошел — высокий, широкоплечий, с грацией хищника, что-то глубоко затаенное заставило женщину встрепенуться. Резкие черты его лица становились как бы мягче в присутствии дочерей. Ты любишь его, призналась себе Палома. Ты любишь его с четырнадцати лет и будешь любить до самой смерти.
— Привет! Ну, как рука?
Чувствуя на своем лице внимательный взгляд двух пар детских глаз, Палома ухитрилась изобразить улыбку.
— Идет на поправку. День-другой, и будет совсем хорошо.
«И тогда я уеду», — должна была бы закончить она, но слова не шли у нее с языка. Здравый смысл подсказывал ей, что чем дольше она останется в «Голубином холме», тем труднее ей будет потом устроить свою жизнь без этого мужчины и этих детей. Но пребывание здесь было целительным для ее измученной души. Ей хотелось насладиться горьковатой сладостью каждой секунды, проведенной в этом доме.
— Она много знает о вулканах, — сказала с удовольствием Лав.
— Не она, а мисс Далтон, — поправил Джон.
— Палома, — тут же отозвалась Палома. — Мисс Далтон — звучит как будто я учительница, а ведь это не так.
Виола внимательно взглянула на нее.
— А Палома звучит словно вы наша подружка, — сказала она спокойным голосом, в котором присутствовала интонация ее отца.
— Думаю, мы знаем друг друга недостаточно для того, чтобы считаться друзьями, — сказала невозмутимо Палома, — но я бы не возражала, если бы ваш папа позволил вам так меня называть.
И она взглянула на Джона, тот кивнул в ответ.
— Хорошо. Заканчивайте ваши дела, а я пока переоденусь. Потом мы пойдем проведать ваших пони. Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, — обратился он к Паломе уходя.
Домашние задания были сделаны на редкость быстро. Даже серьезная Виола торопилась. Когда девочки сложили свои тетрадки, Палома попросила:
— Расскажите мне о ваших пони.
У каждой из них была своя лошадь, ухоженная и хорошо выезженная. Пони Виолы звали Спринтер, а Лавинии — Домино. Обе девочки были членами местного клуба верховой езды и занимались там каждую субботу.
— А ты ездишь верхом? — спросила Лав.
Палома отрицательно покачала головой.
— Нет.
— Наша мама умела ездить верхом, — сдержанно сказала Виола. — Папочка говорит, что у нее была лучшая посадка из всех, кого он знает.
— Да. — Во взгляде Паломы отразилась боль. — Когда она сидела на лошади, то казалась слитой с нею в единое целое.
— Ты ее видела? Ах да, ты ведь бывала здесь раньше…
— Впервые я приехала сюда, когда мне было одиннадцать лет, и потом я гостила здесь каждое лето до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать.
Обе девочки заинтересовались разговором. И Лавиния спросила:
— А что случилось потом?
Палома ответила:
— Я начала работать в агентстве фотомоделей и, прежде чем поняла, что происходит, со мной был заключен контракт на съемки в Японии. Потом умерла моя мать, и не осталось ничего, что бы привязывало меня к Новой Зеландии.
— Твоя мама умерла от рака? — вопросительно проговорила Лавиния.
— Нет, милая, не от рака. Она переходила улицу во время дождя, и ее сбил автомобиль.
Раздался голос Джона:
— Ну что, вы готовы?
Палома не слышала, как он вошел. Она гадала, какие чувства скрываются за его внешне спокойным голосом и настороженным, резким взглядом. Возможно, никаких.
— Вы не будете возражать, если я пойду с вами? — весело спросила она.
— А ты сможешь идти?
— Да, только надену туфли, — ответила Палома.
Стараясь улыбаться, она спустилась по лестнице. Джон ждал ее на гравийной дорожке и внимательно смотрел, как она шла к машине. Загон для лошадей был совсем рядом. И Палома поняла, что автомобиль был подан только ради нее. Это было короткое, но приятное путешествие: девочки сидели сзади и обсуждали какое-то школьное происшествие, а собака Дикси часто дышала, высунув голову в окно, и уши ее трепало ветром. На переднем сиденье царила абсолютная, все обволакивающая тишина. Сквозь опущенные ресницы Палома рассматривала руки Джона — сильные, темные от загара. Весь ее мир рушился. Эти руки держали ее сердце, даже если их хозяин и не знал об этом. В них была какая-то жестокая сила, такая же, как в нем самом, и все же Палома не могла упрекать его за грубые слова, сказанные вчера вечером. Она и Джон были связаны узами, которые невозможно разрушить. Эти узы были невыносимо притягательны для нее и в то же время тягостны. Любить человека, чье сердце похоронено вместе с другой женщиной, — значит идти долгим, тяжелым путем душевных страданий.
