Павел Шорников - Кукла на качелях
— Ты ничего не рассказывал про Африку…
— Спросила — рассказал.
— Я думала, ты менял страны… — она хотела сказать, «как женщин», но удержалась. — Жил в свое удовольствие… Испания, Италия… А ты страдал… И что было потом?
— Плен… Нас было двое: я и Петр — Пит, так звали его все. Три месяца мы просидели в яме, кишащей червями… Хорошо был сезон дождей — с водой никаких проблем… Мы не сошли с ума, не перегрызли друг другу глотки, как голодные крысы. Мы помогали друг другу выжить. Пит был русский, из Питера… Это тоже помогло… Нам удалось бежать… До Европы добрался только я… Пит умер у меня на руках…
Больше вопросов Алена не задавала. Вдруг Андрей повернулся к ней своей новой, неожиданной стороной. Три месяца в вонючей яме. Впроголодь… Без надежды на спасение… Она представила себя на его месте и содрогнулась. А содрогнувшись, вдруг прониклась такой жалостью к Андрею, что ей захотелось прямо сейчас обнять его, заслонить собой, чтобы ничто, никогда больше не причинило ему боли.
Алена остановилась и, широко распахнув глаза, пристально посмотрела на Хохлачева.
— Что ты? — чуть осипшим вдруг голосом спросил он.
Она молча провела пальцем по шраму.
— Было больно? — спросила Алена шепотом.
— Боль облагораживает, — прошептал он в ответ.
Она не понимала, что происходит. Только видела, как приближается к ней лицо Андрея… И кто тянулся к кому? Или они тянулись вместе… навстречу друг другу?..
С прогулки вернулись поздно. Поцелуй, которым они скрепили переход на «ты», каждый из них воспринял как что-то само собой разумеющееся. Но и он, и она понимали: на сегодня это предел. На сегодня больше ничего и не надо. Иначе исчезнет та мистическая связь, которая должна была помочь родиться большому, настоящему чувству, способному выдержать любые удары судьбы.
Андрей довез Алену до дома. Они простились так, как прощались всегда. Он не напрашивался к ней в гости, она не пригласила его на чашечку кофе. У них все еще было впереди. И это они тоже хорошо понимали.
Алена исчезла, хлопнув парадной дверью, а Андрей еще долго сидел, улыбаясь своим мыслям. Потом, вспомнив о чем-то, посерьезнел, достал «мобильник», набрал номер и произнес:
— Лина? Это Андрей… Извини, не смог приехать раньше. Я буду у тебя через пятнадцать минут…
6
Попрощавшись с Андреем, Алена поднялась на второй этаж и, уже открывая дверь, заметила, что пролетом выше кто-то сидит на подоконнике у окна. Роман… Сразу бросилось в глаза, что в ухе у него нет ставшей привычной серьги…
Поймав ее взгляд, молодой человек поднялся, ожидая слов, которые она должна наконец ему сказать. Алена тут же отвернулась, открыла дверь и вошла в квартиру.
«Все-таки он не уехал. Покорный, тихий. Всем своим видом показывает, что осознал. Готов искупить… Он что, по вокзалам ночует? Одет опрятно… Знакомых у него здесь нет. Наверное, снимает комнату… Но… Может быть, зря я с ним так? Нет! Предательство прощать нельзя!..»
Алена прошла в гостиную, зажгла свет и… замерла. В кресле, прямо посередине комнаты, сидел человек. Алена раньше никогда его не встречала. На вид не больше сорока, стильная стрижка, строгий взгляд… Одет в темно-серый костюм и… В правой руке незнакомец держал небольшой хромированный пистолет. Дуло смотрело прямо на Алену.
— Тихо, — сказал мужчина. — Одно слово — и нажимаю на спусковой крючок.
Алена и так молчала, но не потому, что испугалась, а просто пыталась сообразить: кто этот человек? как ему удалось проникнуть в квартиру? и что ему, черт возьми, надо?
— А ты ничего, симпатичная… — продолжил незнакомец. — Но о достоинствах женщины я сужу по ромбоиду Микеля.
Алена удивленно подняла брови.
— Не знаешь, что такое ромбоид Микеля? Это четыре ямочки в нижней части спины. Только гурманы понимают, что это самый лакомый кусочек женского тела.
Она хотела прервать развязную речь незнакомца, но тот приложил дуло пистолета к губам.
— Тихо! Иначе… Я свое слово держу… И смерть будет легкой, словно пух на ветру… Продолжаю… Ромбойд Микеля. Очень хочется взглянуть… Не разденешься? Только, пожалуйста, помедленней. Без бытовухи. Доставим друг другу удовольствие…
Такого нахальства Алена стерпеть не могла. Она уже готова была броситься на незнакомца с кулаками, забыв о том, что находится под дулом пистолета, но тут вдруг заметила, что на ногах у мужчины — домашние тапочки. Тапочки, принадлежащие…
— Вы Феликс? — наконец сообразила она.
— Слово сказано! — произнес незваный гость и, как и грозился, нажал на спусковой крючок.
Раздался щелчок — сердце Алены екнуло — из дула пистолета вырвался огонек пламени. В руках мужчины оказалась обыкновенная зажигалка!
— Это была шутка, — пояснил он. — Ты вошла в тот момент, когда я хотел прикурить. — В левой руке гостя появилась сигарета, которую он тут же и прикурил.
— Хороши шуточки! — возмутилась Алена. Она все еще стояла у стены, но позу приняла воинственную.
— Тебе ведь понравилось!.. Помнишь?.. Приятный холодок вдоль позвоночника, сладкий привкус во рту, томная слабость в теле и легкое головокружение, как от бокала шампанского…
— За кого вы меня принимаете?! — взорвалась Алена.
— За честную женщину, у которой было три сына: Егор Фомич, Иван Кузьмич и Абрам Мокиевич.
— Теперь я точно вижу: вы — Феликс. Приметы совпали: ужасный циник.
— Сдаюсь. Я Феликс. Хотя терпеть не могу это имя.
— И я свое… — неожиданно обрадовалась Алена. Сразу стало легко, она почувствовала в госте родственную душу. — И как вас называть? — Алена села в кресло напротив.
— Феликсом. Как же еще? Я выпью эту горькую чашу до дна, и мне воздастся.
— То есть вы нашли самую короткую дорогу в Рай?
— Рай… С Раем тоже не все ясно. Попавшие в Рай никогда не узнают, что такое Ад. Это ли не наказание за праведную жизнь? Кстати, тебе привет от тетки. Она звонила мне, просила навестить, помочь, если что… И вообще…
— Спасибо… Как она?
Феликс выставил большой палец.
— А про ромбойд… Микеля… это правда?
— Правда.
— А если бы я стала раздеваться?
— Тогда между нами сложились бы совсем другие отношения…
— И вы бы посмели?
— Не знаю… Сейчас у меня период сексуального сиротства… Женщина ты красивая. А красивая женщина подобна незапертой двери: каждый норовит сунуть свой нос внутрь.
Его откровенность подкупила ее. Конечно, он преувеличивал. Не стал бы он переступать грань, за которой начинается «серьез». Но она была ему благодарна за то, что он видел в ней просто женщину, земную, доступную, и не скрывал этого.
