Джоконда Белли - Воскрешение королевы
Сигнал к отбою долетел до меня из немыслимой дали. В последние недели я отрешалась от реальности с поразительной легкостью. Погруженная в свои мысли, я переставала ориентироваться во времени и пространстве. Когда целиком погружаешься в свои мысли, несложно перестать ориентироваться во времени и пространстве. Я решительно поставила книгу на полку. Едва ли стоило читать ее теперь. Выводы историка помешали бы мне сосредоточиться на повествовании Мануэля. Уж лучше послушать о злоключениях Хуаны в его квартире, переодевшись в старинный наряд из шелка и бархата, как две капли воды похожий на тот, в котором принцессу запечатлели на портрете с открытки.
За последнюю неделю я неожиданно для самой себя сблизилась с другими воспитанницами. С зубрилой-отличницей Пилукой, миниатюрной аристократкой Мариной, рассудительной Кристиной и, конечно, с хохотушкой Маргаритой. Мои подруги по-своему познавали terra incognita взрослой жизни. На переменах они болтали о том, что творилось у них дома. В Марину влюбился паренек из квартиры этажом выше и каждый вечер, когда она садилась к окну учить уроки, спускал ей на веревке послания в жестяном ведерке. «Он шлет мне свои дурацкие стихи, — изнемогала от смеха Марина. — Ворует из Песни песней. Полный кретин». На словах она презирала незадачливого поклонника, но было видно, что его ухаживания ей льстят. Марина знала, какую музыку слушает ее сосед, в котором часу он ложится и когда гасит свет. Каждый вечер он стучал по подоконнику, желая ей спокойной ночи. Жизнь Пилуки отравляла ее старшая сестра, начинающая певичка, возомнившая себя великим талантом. У сестры было полно ухажеров, и Пилука шпионила за ними, когда выдавалась свободная минутка. Чтобы поддержать разговор, я рассказала о наших запретных играх с кузенами, представляя, как вытянулись бы лица пансионерок, узнай они, что на прошлой неделе я разделась перед мужчиной. Переступив порог квартиры Мануэля, я еще на шаг отдалилась от собственного детства.
Лусия: какое удивительное имя. Ты солнечный луч, пронзающий тьму, или далекая звезда? До скорой встречи. Мануэль.
Такое письмо я получила в пятницу. Когда я прочла его, меня охватило мучительное сладостное волнение. Еще никто не делал мне столь поэтичных комплиментов.
Я спрятала письмо в карман юбки и целый день тайком перечитывала его. Я пребывала в состоянии почти религиозной эйфории. Вечером я пошла в часовню. Я стояла на коленях, вдыхая запах воска и ладана, и в пламени свечей перед алтарем мне чудился взгляд Мануэля.
ГЛАВА 5
В воскресенье перед выходом мне пришлось потратить немного времени, чтобы успокоить матушку Луису Магдалену. Матушка следила за мной с материнской заботой. При первых признаках моей меланхолии она бросалась в бой, словно отважная воительница, изобретая все новые способы, чтобы развлечь меня. В тот день Луиса Магдалена, к моему немалому изумлению, предложила мне вместо Прадо отправиться с Маргаритой и другими девочками по магазинам на Пуэрта-дель-Соль. Я заверила матушку, что со мной все в порядке, но идти за покупками совсем не хочется. Тогда я впервые пожалела о том, что когда-то раскрыла монахине душу. Теперь она считала себя вправе вмешиваться в мои дела.
Я вышла из интерната в компании подруг, но на улице поспешила с ними распрощаться. Любопытная Маргарита поинтересовалась, не собралась ли я, часом, на свидание, но я возмутилась: «Вот еще, очень надо. Просто неохота идти по магазинам».
По дороге в Прадо меня не покидало неприятное чувство, слишком похожее на страх разоблачения. Раньше я могла бродить по городу совершенно свободно. Я ходила в Прадо, в Английский двор, в Галереи, на Гран-Виа или в кино с Маргаритой. После знакомства с Мануэлем все изменилось. В сентябре, когда начались занятия, мы стали видеться каждое воскресенье. Для магазинов и всего такого оставались субботы.
Мануэль поджидал меня, по обыкновению дымя сигаретой. Черное пальто подчеркивало его седину. Мануэль был очень бледен, его глаза напоминали синие озера. На этот раз он сам потащил меня в музей, чтобы показать картину «Хуана над гробом мужа» работы Франсиско Прадильи. По пути мы ненадолго остановились перед «Садом земных наслаждений» Босха. Я призналась, что в прежние времена могла рассматривать эту картину часами, всякий раз находя в ней что-то новое.
— В этой картине весь Босх, — заключил Мануэль. — Вот она, сущность творчества. Сколько художников смотрели на эту картину и мечтали пойти дальше ее автора. Любопытный тип этот Босх, — рассуждал Мануэль. — Он во всем видит двойное дно, даже в рай привносит толику ада. Это как с письмами твоей мамы: пока ты их не прочитала, собственное детство казалось тебе раем, но у каждого рая есть свой ад. На этой неделе я много думал об этом и вообще о тебе. И в конце концов решил показать тебе Прадилью. Он не слишком известен, но это действительно великий художник. Загляни в глаза его Хуане, и ты поймешь, каково было твоей матери.
Мы долго стояли у картины Прадильи. Фигура Хуаны в монашеском облачении занимала центральную часть композиции. Темная и скорбная, она вышла на удивление живой. Хуана ревниво охраняла гроб Филиппа, словно боялась, что к нему приблизится соперница. По словам Мануэля, она собиралась перевезти тело мужа в Гранаду, чтобы похоронить его рядом с королевой Изабеллой. Таким образом, Хуана надеялась, с одной стороны, оказаться в окружении верной гранадской знати, избавиться от ненавистных фламандцев, а с другой — посмертно заявить права Филиппа на престол, похоронив его рядом с королевой, и тем самым упрочить положение своего сына Карла. Однако, согласно легенде, в те черные дни рассудок Хуаны помутился от любви и горя, она приказала похоронной процессии двигаться по ночам, ибо Филипп был подобен солнцу, а два солнца не могут светить одновременно.
— Говорили, принцесса и после смерти ревновала мужа, что она не подпускала к гробу ни одной женщины, — добавил Мануэль. — Все это чушь, конечно.
Глядя на картину, я подумала, что моя мать была столь же беспомощна и столь же горда в своем горе. Осознав, что им с отцом суждено погибнуть, она, должно быть, испытала не только ужас и отчаяние, но и торжество от того, что любимый останется с ней навсегда. Мануэль пристально смотрел на меня, словно пытался угадать, о чем я думаю.
Мы перекусили в маленьком ресторанчике, в котором, по словам Мануэля, подавали лучшую в Мадриде сангрию. От вина с нежным фруктовым ароматом у меня раскраснелись щеки. После ленча Мануэль остановил на улице такси и велел ехать к нему домой.
В машине мы сидели бок о бок. На поворотах нога Мануэля невзначай касалась моего бедра. Я не отодвигалась. Дома он первым делом разжег огонь в камине. На дворе была середина сентября, но ветер дул по-зимнему студеный. Мануэль прикурил от огня и не спеша затянулся, пламя отбрасывало на его лицо пунцовые блики. Сначала он завел разговор не о Хуане, о какой-то ерунде, вроде прочитанных на неделе книг. Я испугалась, что путешествие в прошлое отменяется. Когда Мануэль спросил меня о делах в интернате, я довольно резко ответила, что школьные будни не слишком интересная тема для беседы, однако за время бесконечных утренних месс и часов молчания у меня появилось немало вопросов.
