Саманта Сноу Саманта Сноу - Звезда в ладони
— Меня в Нью-Йорк привела любовь. Только она и способна оправдать такой необдуманный поступок. А что же вас заставило покинуть любимый Стронгсвилл? Кстати, я никогда не бывала в штате Огайо. Вы мне о нем потом расскажете.
Лиззи увидела, что Фил прекратил есть и внимательно смотрит на нее, ожидая ответа. До сих пор они ни разу не говорили о том, почему Лиззи приехала в Нью-Йорк.
Девушка вздохнула. Разве могла она ответить правдиво? Ведь в отличие от Констанции, которую в этот город привела любовь, Лиззи покинула свой дом из-за противоположного чувства — ненависти. Но то была ее тайна, не раскрытая до сих пор никому, даже Дороти.
Поэтому она ответила уклончиво:
— Просто так получилось.
Неважно, кем была Луиза, настоящей француженкой или американкой, изучившей искусство французской кухни по книгам, но готовила она замечательно. Лиззи так наелась, что, казалось, втолкни она в себя еще хоть кусочек, просто лопнет. В мозгу, ленивом от переедания, проползла мысль: неприлично молодым девушкам в гостях так наедаться. Но подкладывая себе на тарелку то одно, то другое блюдо, Лиззи не могла остановиться и лишь косилась на бабушку Фила, отправляя очередную ложку в рот.
Поэтому-то она и обрадовалась предложению Констанции переместиться на диван.
Вставая из стола, Лиззи предложила:
— Давайте я все уберу.
Но Констанция махнула рукой.
— Оставь все так, девочка. Придет Луиза и уберет. Мы займемся кое-чем поинтереснее.
К концу обеда бабушка Фила уже разговаривала с Лиззи как с доброй знакомой. Девушка была этому рада.
Ей всегда было тяжело вступать в контакт с чужими людьми. Лиззи боялась, что производит не самое лучшее впечатление. А тут был не просто чужой человек, а бабушка ее Фила, который за последнее время стал важным человеком для нее. Лиззи понимала, что мнение бабушки о ней для Фила будет иметь определенное значение. Поэтому ей очень хотелось ей понравиться.
«Кое-чем интересным» оказался альбом с фотографиями, который Констанция достала из нижнего ящика буфета. Бережно погладив рукой обложку, Констанция опустила его на колени Лиззи.
Девушка, провалившаяся, как ей показалось, в мягкость дивана по самые уши, положила руки на тяжелый, в красном бархатном переплете альбом и на мгновение замерла.
Сейчас она его откроет, и перед ее глазами предстанет история жизни семьи Фила, та частичка его «я», о которой Лиззи ничего не знала. До сих пор они почти не говорили о своих семьях. У них находилось так много других тем, требующих обсуждения, что на это не оставалось времени.
— Я посмотрю телевизор, — сказал Фил, удаляясь в другую комнату. — Не буду вам мешать.
Констанция пододвинулась к уху Лиззи и прошептала:
— Фил терпеть не может старые фотографии. Всегда злится, когда я их показываю гостям.
Интересно, вдруг подумала Лиззи, и как часто Фил, приводит к бабушке девушек? Но она сразу же прогнала подозрения и сказала:
— А я люблю рассматривать фотографии. Это так интересно.
— О да! — Констанция легонько шлепнула ладонью по красному переплету. — В этом альбоме много интересного.
Лиззи открыла первую страницу. На ней была небольшая любительская черно-белая фотография. Высокий светловолосый мужчина в морской форме и миниатюрная темноволосая девушка, очень красивая и, по-видимому, очень счастливая. Мужчина серьезно смотрит в объектив фотоаппарата, а девушка, запрокинув голову, — на него. Стоят они, крепко обнявшись, на мосту, а за их спинами сквозь дымку тумана угадывается силуэт Эйфелевой башни. Ветерок развевает светлое, в темный горошек платье девушки. У Лиззи просто замерло сердце от этой картины.
Дав Лиззи полюбоваться фотографией, Констанция сказала:
— Это Париж. Фотография — это единственное, что осталось у меня от прошлой жизни. Вот такой я была, когда познакомилась со своим будущим мужем.
— Вы такая красивая и счастливая, — сорвалось с губ Лиззи.
— О да! Я была очень счастлива… Я очень любила Филипа, — улыбнулась она и, заметив удивление девушки, пояснила: — Да, его звали Филип. Внука назвали в его честь. Мой муж умер за несколько месяцев до рождения Фила.
— Соболезную, — проговорила Лиззи.
— Все это было так давно. Боль прошла. Но поверь мне, девочка, мой Филип всегда со мной, всегда рядом. Я даже в квартире ничего не изменила за эти годы… — И Констанция обвела вокруг рукой. Потом, как будто удостоверившись, что все так и есть, она удовлетворенно кивнула и продолжила: — Филип был прекрасным мужем, отличным отцом и красивым мужчиной. Очень высоким и сильным. Младший Фил не в деда пошел. Нет в нем того могущества, что ли. Да-да, именно могущества. О чем я больше всего горюю, так о том, что мы с ним так редко виделись. Как видите, он был моряком и редко бывал дома. Мотался по всему миру. Но что ж? Не будь он им, никогда бы мы не встретились.
Констанция недолго помолчала, на губах ее играла чуть заметная мечтательная улыбка, а потом продолжила:
— Мне только-только исполнилось восемнадцать и, как ни смешно это сейчас звучит, я была дочерью графа. Настоящего графа де Блуа. Конечно, в наше время графский титул всего лишь дань традиции и ничего не значащая приставка к имени. Но мой отец серьезно относился к этому вопросу.
С детства мне вбивалась в голову мысль, что я не простая девушка, а особая, отмеченная судьбой. Но разве в молодости кто-нибудь думает о таких мелочах? По моему мнению, я была самой обыкновенной. Такой же, как и тысячи других девушек Парижа. Любила кино, танцы, прогулки по Монмартру, хорошее вино и дым сигарет.
Как это ни банально звучит, но с Филипом мы познакомились на танцах, на летней танцевальной площадке в парке Монсури. Знаешь, Лиззи, я сразу поняла, что это мой мужчина, единственный и неповторимый. Так бывает в жизни. Иногда достаточно одного слова, одного взгляда, одного прикосновения, чтобы понять, что это твоя судьба. Ты согласна, девочка?
— Да, — прошептала Лиззи, она тоже думала именно так.
Констанция улыбнулась:
— Тогда ты меня понимаешь. Никакие запреты отца не могли остановить меня… И я просто сбежала в Америку. Представляешь? С одним чемоданом, в котором лежали несколько платьев, эта фотография и игрушечный кролик, моя любимая детская игрушка.
Лиззи вздрогнула. Среди вещей, что она взяла из дома, тоже была игрушка — медведь Банди. От этой общей, вроде бы такой мелкой, детали пожилая женщина стала ей еще ближе и дороже. Захотелось прижаться ее к груди, поплакаться о своих печалях…
— Я больше никогда не была в Париже, — грустно сказала Констанция.
