Наталья Баклина - Гадкий утенок, или Повесть о первой любви
— Хочу.
Они дошли до строящихся домиков, и Шурочка заглянула в дверь. Прямо от порога начиналась комнатка. Вместо пола в комнатке почти по периметру была вырыта глубокая, выше Шурочкиного роста, яма.
— Ой, а зачем это?
— Подпол будет. Потом, это, полы сделают сверху, — снисходительно объяснил Вася.
На другом конце ямы сквозь дверные проемы Шурочка заметила еще две комнаты. Там полы уже были настелены — желтые ровные доски. Наверное, от них в домике стоял запах сосновой смолы.
— Хочешь в таком жить? — спросил Вася. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Мне директор, это, пообещал, как женюсь-то, жилье дать.
Шурочка попыталась представить, как она хозяйничает в чистом светлом домике.
— Тут место есть и сарайку поставить. Кабанчика заведем, курей, это, кроликов, все как у людей, — продолжал Вася.
Теперь Шурочка представила чистенького розового поросеночка, белоснежных курочек, сереньких пушистых кроликов с розовыми подвижными носами. Шурочка представила, как выходит во двор, щедро разбрасывает зерно, кричит: «Цып-цып-цып», — и вся эта живность сбегается к ее ногам и благодарно хрюкает, квохчет и — какие звуки издают кролики? — сопит.
Подошли к дому Лизаветы. У забора стояла лавочка, окруженная бурно разросшимися полыхающими на солнце оранжевыми цветами. За забором Шурочка успела заметить и оценить чистый дворик с дощатой тропинкой от калитки к двери. Вторая тропинка вела в глубь огорода, к аккуратной будочке сортира. Возле сараюшки, сколоченной из потемневших досок, были врыты два столбика, между ними — веревочные качели. На качелях раскачивался мальчик лет восьми. Второй, явно постарше, раскачивал брата, помогая ему взлетать все выше и выше.
— Ванька, ты, это, уронишь Степку-то, — прокричал от калитки Василий, заходя во двор. — Мамка дома?
— Дома! — Ванька бросил свое занятие и побежал в дом. — Мам, дядя Вася пришел! С тетей!
Лизаветой оказалась та самая модно одетая женщина, которую Шурочка встретила возле правления в день приезда. Она тоже внешне была очень похожа на мать — выдающимся носом и тонкогубым ртом Анна Михайловна, видимо, наградила все свое потомство. Но на этом сходство кончалось: подтянутая стройная фигура, аккуратный домашний ситцевый халат веселой расцветки. Брови выщипаны в тонкую линию, ресницы подкрашены в самый раз, губы откорректированы розовым перламутром. Лизавета ничем не походила на деревенскую жительницу и даже перещеголяла завстоловой Людмилу.
— Здравствуйте, вы Шурочка? — Лизавета окинула Шурочку приветливым взглядом и посмотрела ей в лицо. Глядела она доброжелательно и с явной симпатией.
— Мне мама рассказывала, что к ним в столовую студентку в поварихи определили. Но не говорила, что такую хорошенькую. Ишь, Васька, заприметил девушку, — шутливо погрозила она в сторону брата, — не вздумай ей голову морочить.
— А я чё, я ничё, я и жениться могу, — забормотал в ответ Вася, а Шурочка почувствовала, как ее щеки обдало жаром. Было приятно, что Лизавета назвала ее хорошенькой, и неловко, что та, кажется, догадалась, что у нее с Васей… отношения.
— Ребятки, давайте я вас покормлю! У меня картошка сварена, и кролик есть тушеный, и огурчики. Давайте!
Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила — Вася пришел. Она стянула с себя свитер — тепло в доме: Ли-завета, вон, в легком халатике ходит — и села к столу.
Картошка лежала на блюде — рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая — твердая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили — жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель — мама предпочитала готовить баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.
Они с девчонками ее и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом — оно так вкусно пахло семечками, — и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались ее занятия бальными танцами. Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учебы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.
«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», — с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего еще, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину — та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски — и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный — в меру соленый, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и еще чего-то незнакомого, но очень аппетитного.
— М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела. — Шурочка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.
— Тебя на соленое тянет?
— Ой, да меня всю жизнь на соленое тянет, — засмеялась Шурочка. — Другие конфеты трескают килограммами, а я у мамы огурцы маринованные таскала банками трехлитровыми! Но у нее совсем другие, такие вкусные никогда не получаются!
— Я тебя научу, — откликнулась Лизавета, — в выходные как раз солить буду, приходи, поможешь. Или лучше совсем переходи ко мне жить! Вот прямо сейчас ночевать оставайся, а завтра вещи принесешь.
— А удобно? — спросила Шурочка. Идея поселиться у Лизаветы нравилась ей все больше и больше. Совершенно городская трехкомнатная квартирка с чистенькой кухней и современной обстановкой совсем не напоминала неопрятную избушку Васиной матери. А Лизавета обращалась к ней так, что Шурочке становилось легко и просто. Пожалуй, впервые с момента знакомства с Васей она чувствовала себя непринужденно.
— Удобно. Пойдем, покажу, где ты будешь спать, — откликнулась Лизавета и привела Шурочку в уютную спаленку.
— Мама, а Степка с качелей упал, — раздалось у порога, а следом послышался мощный басистый рев.
— Ах ты ж, вот же ж еще беда, — отозвалась Лизавета и побежала на рев, а Шурочка осталась осматриваться.
В комнате стояла кровать-полуторка с деревянными спинками и пружинным матрацем, накрытая новеньким покрывалом салатной расцветки. Покрывало отлично гармонировало с фисташковыми стенами, бледно-зелеными шторами на окнах и зелено-бежевым ковром на стене. У другой стены стоял трехстворчатый шкаф с зеркалом во всю дверку. Шурочка подошла к дверке и впервые за последние десять дней отразила себя в полный рост. Синяя футболка из тончайшего трикотажа с вырезом-лодочкой — итальянская, от сестры Любаши — красиво облегала небольшую крепкую грудь. Шурочка повела плечами — свободная от лифчика грудь чуть колыхнулась, соски, отзываясь на прикосновение материи, затвердели и обрисовались маленькими бугорками. Голубые джинсы — марка «Тверь», не хуже индийских, отстояла за ними в Томском ЦУМе два часа в очереди — начинались чуть ниже тонкой талии и ладно облегали круглые бедра. Разлохмаченные кудряшки — надо причесаться — обрамляли высокий лоб, выбивались, убранные за уши, каштановыми прядями на совсем не толстые щеки и вместе с аккуратным, слегка вздернутым носом составляли очень симпатичный портрет. Даже веснушки его не портили. А глаза, — надо же, без очков какие большие. И цвет у них — Шурочка приблизилась к зеркалу, вглядываясь повнимательнее, — не карий, как она всегда думала, а какой-то чайный, что ли.
