Ольга Клюкина - Художник и его мамзель
– А я сразу, как тебя увидел, не поверил, что ты искусствовед, – вспомнил Сергей. – Не похожа совсем. У Бабочкина жена – искусствовед, ты бы только на нее посмотрела! Таких сумасбродок днем с огнем не найдешь.
– Интересно было бы, – задумчиво сказала Люба.
– А ведь туда же, строит из себя Нефертити, – засмеялся Сергей. – Говорят, бросает мужа и в Питер к какому-то знаменитому профессору переезжает. Потому Бабочкин сейчас и ходит как пришибленный. Не ожидал, что до этого дело дойдет.
– Знаешь что, – перебила его Люба. – Ты лучше мне о своей жене расскажи, а я послушаю.
С лица Сергея сразу всю веселость, как ветром, сдуло.
– А, ладно, все равно когда-нибудь придется, – махнул он рукой. – Что от тебя скрывать? Я же сказал, по расчету женился. Тесть – можно сказать, нефтяной магнат, директор крупной нефтяной фирмы, теща – тоже шишка еще та, главный бухгалтер. Юлечка у них – единственная дочка, и этим все сказано. Пришлось им смириться, что она художников любит, и каждому встречному говорить, что у нее муж – настоящий художник.
Последние слова Сергей произнес с такой жеманной интонацией, растягивая слова, что Люба живо представила себе эту самую Юлечку.
– Всякое бывает, – сказала она задумчиво.
Тогда, во время самой первой встречи, Денис ей тоже не сразу понравился, показался слишком гордым, надутым. Но потом он вынул из кармана пачку денег, и она вдруг подумала: «Какой интересный парень…» Разве не так?
Ей ли кого-то теперь осуждать?
– Ты же сама видела, у нас почти все художники, как коты драные живут. Кому в наше время нужна живопись? – продолжал объяснять Сергей. – А я подумал, что смогу, сколько хочу, красок покупать.
холсты, багет хороший, на выставки ездить. Ведь без денег, с пустыми руками – как пробиться в люди? Сразу же затопчут.
– Ну и что, пробился? – с интересом спросила Люба.
– Не жалуюсь. У меня теперь дело на поток поставлено: своя фирма, заказчики, деньги ручьем текут. Может, тебе деньги срочно нужны? Так знай, для меня это сейчас не проблема. Но некоторые мне завидуют, халтурой все это называют. Ну и что? Они же просто не знают, что я могу, как многорукий Шива – одной рукой писать на заказ, то, что люди покупают, а другой – для вечности. Меня вообще в узких кругах знают как сюрреалиста. Он бы закачался, если бы увидел, какие я вещи делаю…
– Ты снова Бабочкина имеешь в виду? – осторожно поинтересовалась Люба. – Ладно тебе. Он к тебе нормально относится, Сережей называет…
– А как он меня должен называть? Не куском же дерьма? Ты просто путаешь человеческие отношения и совсем другие. В жизни твой дядька мягкий, добренький, а посмотрела бы на него во время какого-нибудь выставкома… Но мне наплевать. Он же фанатик, псих. Не хочет открыть глаза и увидеть, что сейчас настало время другое, всем надо уметь выгодно продаваться. К тому же и шампанское ведь иногда хочется пить… с ананасами. Точно?
Люба обвела глазами стол и подумала: ничего подобного. Не очень-то на самом деле хотелось пить это дурацкое шампанское, от которого только голова потом болит. И вся эта пирушка с незажженными свечами почему-то сразу как-то еще сильнее померкла.
Аккуратные, в красивых рамочках картинки Сергея, развешанные в ряд на стенах мастерской, уже на следующий день начали вызывать необъяснимое раздражение. Когда Люба впервые их увидела, она до глубины души восхитилась: красиво-то как! Деревья цветы в вазах, трава – как настоящие, все прожилочки тщательно прорисованы.
А сегодня все эти цветочки и лепесточки казались тусклыми, мертвыми, глаза бы на них совсем не глядели.
– Ладно, пойду я пока, – поднялся Сергей. – Поговорили, и хватит, у меня сегодня еще несколько деловых встреч. Последний раз спрашиваю: какие просьбы, пожелания, предложения на ближайшее будущее?
– У меня есть одна просьба, – сказала Люба. – Не называй меня больше Галиной или какой-то там Галариной, мне это не нравится. У тебя так жену, что ли, зовут? Вроде бы ты другое называл имя.
– Да нет, так звали жену Сальвадора Дали, великого художника-сюрреалиста. Она была русская – Галина, а Дали ее называл на свой манер – Гала. Для него она была – как целая галактика. Класс. Я каждый день на ночь читаю его дневники, чтобы держаться на плаву.
«Надо будет спросить у Павлуши почитать об этой парочке, – сделала для себя заметку Люба. – Мне это может пригодиться».
– Он же был шизофреником, смотри не свихнись, – вспомнила вдруг она чью-то вчерашнюю реплику. – И все-таки у меня свое имя есть, ничем не хуже. Если хочешь, напомню.
– Я помню. Любовь, – кивнул Сергей, и глаза его странно заблестели. – Только это не имя, а нечто большее. Одно твое слово – и больше меня ничто не удержит, я тоже могу устроить крутой сюр, запомни это. Да, кстати…
Он вдруг метнулся в крошечную комнатку за занавеской, которая служила ему чем-то вроде подсобки, и вытащил оттуда средних размеров картину, прислонил к стене.
– Ну, как? – спросил Сергей, оглядываясь. – Немец согласился купить у меня эту работу в свою коллекцию. Надо срочно отнести ему, пусть готовит капусту.
– А… как она называется? – осторожно поинтересовалась Люба.
На ярко-синем фоне виднелись неровные, желтые разводы, а в самом углу был аккуратно нарисован красный флажок с маленькой черной звездочкой. Такое ощущение, что кто-то макнул в желтую краску собачий хвост, а потом заставил домашнее животное повилять им перед холстом.
– Я назвал ее: «Предчувствие, что ничего не повторится, которое уже не оправдалось». Мощная политическая вещь убойной силы. Скажи?
Люба еще раз с удивлением посмотрела на странное «Предчувствие…», а потом молча перевела взгляд на стенку, сплошь увешанную почти одинаковыми пейзажами. Лунная дорожка на воде, на переднем плане – веточка ивы, тщательно прорисованный узкий листик…
– Странное название… – пробормотала она озадаченно.
– Но это как раз хорошо! У Дали, например, есть «Гигантская летящая кофейная чашка с непонятным отростком пяти метров в длину». Но до гениев нам пока далеко, его картины стоят сотни тысяч долларов.
Сергей перехватил растерянный, блуждающий по стенам взгляд девушки и со смехом пояснил:
– Наш народ любит что попроще, всякие слащавые картинки. От нищеты, наверное, и душевной убогости. А иностранцы, наоборот, западают на философию. Их от всякой красоты давно уже тошнит, у себя объелись… Но обязательно подавай им какой-нибудь намек на остатки советского тоталитарного режима, от этого они особенно почему-то тащатся. Видишь, я перед тобой сейчас раскрываю всю свою кухню? По крайней мере ты же согласна с тем, что каждого нужно кормить тем, что ему нравится?
