София Герн - Хрустальное сердце
Хотя, взглянув на Оленина, тут же подумала, что он — может. И что для него окружающий мир, так же как и для нее, настоящая палитра, на которой можно и нужно смешивать самые разные краски, добиваясь безупречных тонов и оттенков, всякий раз новых.
Пока девушка одевалась, примеряя обновки, Сергей переоделся в простые джинсы. Он взял сброшенный на постель джемпер, в который куталась Катя, уткнулся в него лицом и вдохнул тонкий аромат ее тела. А потом надел на себя.
— Хочу, чтобы ты была со мной все время, — пояснил он. — Даже когда ты поедешь по своим делам, когда тебя не будет рядом со мной. Ни за что не буду его отдавать в чистку и стирать не позволю. В нем частичка тебя, твоего запаха, тепло твоего тела.
— Ты говоришь, как поэт, — хихикнула Катя.
— Наверное, я действительно поэт. Но выразить себя на бумаге у меня получается гораздо хуже.
— Боюсь, что ты себя недооцениваешь. Дашь что-нибудь почитать? Твои книги, которые ты выпускал для своих друзей и знакомых? У тебя остались экземпляры? Подари, пожалуйста. Мне так хочется знать, какой ты…
— А ты еще не почувствовала? — Сергей не ответил на вопрос, а просто уложил ее на кровать, сбросив на пол пакеты и коробки. Теплые нежные руки пробрались под свитер девушки, нашли застежку лифчика, приподняли его над напрягшейся грудью. Оленин снова хотел Катю, и она тоже ощутила прилив желания.
На этот раз Сергей посадил ее на себя и расстегнул джинсы. Катя услышала, как поползла вниз молния, почувствовала, как вырывается из тисков грубой ткани восставшая тугая плоть, упираясь в ее бедра. Сергей стянул с девушки брюки и тончайшие кружевные трусики, отбросил их в сторону и проник в пульсирующую плоть, уже готовую принять его целиком, так глубоко, как только можно. Все было очень быстро: они окунулись друг в друга и моментально достигли пика страсти.
— У нас еще целая ночь впереди. Поэтому стоит как следует подкрепиться, — улыбнулся Сергей, глядя, как Катя стоит на ковре на коленях и ищет отброшенные трусики в ворохе новой одежды.
— Это говорит уже не поэт, а ресторатор, — Катя наконец нашла невесомый предмет туалета. — Мне как-то перед Дарьей Степановной неудобно.
— Я ее на сегодня отпустил. Так что мы будем пробовать, что вы там приготовили, вдвоем. Обязательно при свечах.
— Ты вспомнил, что такое романтический ужин? — засмеялась Катя.
— Конечно! — Сергей ударил себя ладонью по лбу. — Как же я упустил такую важную деталь?! Нет мне прощения. Ведь для романтического ужина нужны цветы! А где их взять? О! Вспомнил. Кажется, все будет как надо. Спускайся в столовую. И жди меня, радость моя Катеринушка.
Стол был накрыт так изящно, словно не старуха экономка здесь постаралась, а какая-то добрая волшебница, все приготовившая и испарившаяся в воздухе. Хрусталь, столовое серебро — и конечно же свечи в старинных серебряных подсвечниках.
«Неужели «Фаберже»? Это уж слишком! — подивилась Катя и, оглянувшись, не видит ли Сергей, перевернула подсвечник и посмотрела на клеймо. — Так и есть! Этот дом полон таких сюрпризов, что и не вообразишь. Просто сказочная пещера с сокровищами, замаскированная под домик в прерии. Все, оказывается, обманчиво. А насколько обманчив сам Оленин? Поэт и ресторатор, поклонник булочника Филиппова, серебра Фаберже, ольховых царских дров в камине, строгого стиля костюмов и фермерских одежек, ковбойских сапог и изысканного женского белья…» — Образ Оленина в представлении Кати складывался из каких-то взаимоисключающих вещей — противоречивый, но безумно привлекательный.
Сергей вернулся из сада с растрепанным букетом самых последних осенних хризантем: не тех, что поражают воображение немыслимыми оттенками, завернутые в пошлую шуршащую упаковку, а маленьких лиловых и белых цветов, похожих на растрепанные ромашки. Цветы были мокрыми от моросящего целый день дождя, и Сергей слегка потряс букет, сбрасывая холодные капли на текинский темно-бордовый ковер. Катя поставила хризантемы в вазу с золотыми драконами, а Оленин вылил туда полную бутылку минеральной воды, сказав, что так цветы будут стоять дольше.
Они зажгли свечи и с поистине волчьим аппетитом принялись за плов, запивая его рубиново-красным каберне «Совиньон».
— Конечно, это пошлость — плов и вино, — проговорил Оленин. — Плов положено запивать горячим зеленым чаем, а перед едой обязательно пить водку. Но мы с тобой ужинаем в нарушение традиций; и потом, я просто люблю каберне. А ты?
Катя благодарно кивнула.
Она совсем расслабилась, когда Сергей вдруг спросил:
— Скажи мне, пожалуйста, девочка моя, что это за таинственная история с твоим португальским возлюбленным?
— Откуда ты знаешь? — нахмурилась Катя.
— Я знаю, что ты не могла не слышать мой разговор с Верой. Уж больно сладко ты зевала, когда я вошел.
— Ты такой проницательный, — нахмурилась Катя, — метод дедукции — еще одно твое хобби?
— Ничего подобного. Просто я старый опытный волк, который чувствует фальшь за сто километров.
— Хочешь сказать, что я сфальшивила? — обиделась Катя.
— Ты просто притворилась. И это вовсе не такой уж грех. Я бы на твоем месте обязательно послушал, что говорят, почему нет? Как говорил один мой знакомый, информация — это все. Так вот, Катенька, я не хочу получать информацию из сомнительных и нечистоплотных источников. Так что расскажи мне все сама, а я, в свою очередь, отвечу на твои вопросы. Идет?
— Ладно, — Катя отложила вилку, — наверное, ты прав. Меня всегда поражало, как во всяких сериалах, которые я в депрессии смотрела в больших количествах, люди портят отношения только тем, что чего-то недоговаривают. И дают повод своим недоброжелателям или врагам восполнить лакуны.
— Восполнить лакуны? — поднял брови Сергей.
— Ну да. Манипулятору очень удобно рассказывать недоговоренное как свою версию событий. А потом оправдаться чрезвычайно трудно. Получается, «единожды солгавший, кто тебе поверит»? Я знаю, что это такое. Я тоже была склонна верить в то, что сама напридумывала. И получилось, как всегда.
— Ну так расскажи, пока другие не заполнили картинку своими версиями, — посоветовал Сергей.
— Это было два года назад. Я вернулась в Москву после… в общем, после лета, проведенного в Ангилье. Это такой остров на Карибах. Маленький и не слишком популярный. У меня был… роман. Нет. Не так! — Катя раздраженно махнула рукой. — Это была любовь. Во всяком случае, до встречи с Хоакином я ничего подобного не испытывала. Мы были безумно счастливы вдвоем, и нам совсем не хотелось расставаться. Хоакин был серфером, отчаянным парнем, который любит все экстремальное. На жизнь он зарабатывал тем, что рассылал за деньги прогнозы таким же сумасшедшим, как он сам, отслеживая по всему миру, как это у них называлось, «настоящую волну». Странно, но это приносило неплохие деньги. Тем более что в быту Хоакин был крайне неприхотлив. Его не интересовала ни одежда, ни автомобили, ни престижные дома, хотя у него был свой дом, скромный и, по-моему, просто чудесный. С фантастическим садом, где росли удивительные цветы, такие, каких, кажется, и не бывает в природе. В общем, все было хорошо. Мы решили никогда не расставаться, пожениться и жить в этом уголке земного Эдема. Даже не знаю, о чем я думала… — Катя вздохнула. — Да знаю, конечно. Только о нем. Что я там делала бы, если бы у нас все получилось, — понятия не имею. Но, наверное, мне нашлась бы работа. Мы расстались ненадолго — я вернулась в Москву собрать вещи и подготовить документы; Хоакин вскоре должен был приехать за мной. Мне хотелось обвенчаться с ним в какой-нибудь старенькой церкви именно здесь. Он смеялся, говорил, что для этого ему придется перейти в православие, а он по рождению католик, а по сути — неисправимый язычник. Но все равно согласился. И вот я стала ждать. Он не появился в назначенный день. И даже не позвонил. И его телефон был отключен, а домашний номер не отвечал. И я решила — все. С глаз долой, из сердца вон. Ты не представляешь себе, какие это были ужасные дни! И тут подвернулся Кирилл. Мы с ним какое-то время учились вместе. И я схватилась за него как за соломинку. Знаешь, самое страшное было в тот день, когда мы с ним поженились. Тогда же я узнала, что Хоакин погиб. Разбился на своем «Харлее» недалеко от дома. Был дождь и скользкая дорога, он не вписался в поворот… Вот так. И не отвечал он мне, потому что уже не мог ответить. А я ничего не почувствовала. Ничего, понимаешь? Ничего, кроме смертельной обиды! — Катя договорила, взяла бокал с вином, отпила. Глаза ее застилали слезы, огоньки свечей двоились и плыли.
