Виктория Васильева - Обретение счастья
За столом воцарилось бесконечно долгое молчание. Таня опустила глаза, и благо, что длинные пушистые ресницы ее были подкрашены французской тушью, потому что Ольга заметила блеснувшие слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам.
— Мишка, а ты не пожалеешь?
— Не смей так говорить.
— Ах, Мишка, Мишка… — и она заплакала горько, безутешно, как маленькая девочка.
— А ну-ка, спустимся на палубу, обсудим, — Мишка решительно вытер ей слезы платком, взял девушку на руки и понес вниз по лестнице.
Алексей и Ольга остались вдвоем.
— Зря он ее расстроил, — начала было Оля.
— Нет, не зря. Он все равно от нее не отстанет, потому что знает: она его тоже любит.
— Правда, Таня красивая?
— Правда. Но ты красивее. Знаешь, я как увидел тебя сегодня в белом платье, то совсем голову потерял. Едва сосредоточился к конкурсу. Ты была похожа на мою маму… на свадебной фотографии.
Оля не нашлась, что ответить, и Алексей продолжал:
— Я впервые встретил такую девушку. В тебе самым непостижимым образом сочетаются старомодная чистота и ультрасовременная уверенность в себе.
— А ты не преувеличиваешь и то, и другое?
— Нет. Прости, но у меня был некий опыт, который позволяет сравнивать.
На этот раз Ольга почувствовала, что ревнует не без основания. Но Алексей не заметил ее замешательства. Он налил еще шампанского.
— Давай, выпьем за нас с тобой.
— За что пить? Завтра я сяду в один самолет, а ты в другой.
— Ты же знаешь, что я исчезну всего на несколько дней. А потом — сразу в Москву.
— А нельзя сразу в Москву?
— Нет. Нужно навестить маму. А ты что подумала? — он внимательно посмотрел на девушку. — Хочешь, я поклянусь, что нет у меня никого, никакой пассии, — помолчав, он добавил, — кроме тебя.
Ольга сосредоточенно пила шампанское.
— Оля, может быть, не место и не время произносить речи, но… Выходи за меня замуж.
От неожиданности Ольга поперхнулась и закашлялась. Острые пузырьки неприятно защекотали нос.
— Мы… ведь… знакомы… всего несколько дней.
— А кажется, что всю жизнь. Оля, все настоящее возникает сразу, приходит ярко — и навсегда. Я люблю тебя.
— И я. И я люблю тебя. Со мной раньше никогда так не было.
— Я полюбил тебя, когда ты, как голубая птичка, слетала по трапу вниз, на землю тем хмурым одесским утром, — он говорил нарочито высокопарно, но все равно выходило естественно.
— И я тогда обратила на тебя внимание. Ты был такой отрешенный и смотрел совсем не на меня, а в пространство.
— Нет, я смотрел только на тебя. Я видел тебя в какой-то неощутимой полевой материи, ты билась в ней, как мушка в застывающей смоле.
— Сколько сравнений!
— Ты не ответила на мое предложение.
— Вот так, сразу?
— Да.
— Тогда я отвечу: да.
И в опустевшем баре он поцеловал ее. Поцелуй этот могли видеть только звезды. Он целовал ее долго-долго мягкими ласковыми губами, так, что ей даже немножко надоело. И твердь под ногами раскачивалась, уходила. Если причиной этой качки был не шторм, то что же тогда?
Глава 6
Ольга Васильевна расчесала мокрые волосы, поверх длинной ночной рубашки надела халат и, стараясь не шуметь, вошла в спальню.
— Долго ты, однако, принимаешь душ, дорогая. Я заждался.
Женщина вздрогнула от этого голоса, а еще больше от скрытого содержания, в общем-то, ничего не значащей фразы.
— Маша не вернулась? — спросила жена, думая, что шум воды мог заглушить стук входной двери.
— Еще нет, — ответил Юрий Михайлович и игриво добавил: — Сама подумай: у девушки появился жених. А по современным правилам жених — практически муж. Не так ли?
— Возможно, — сквозь зубы процедила Ольга, сняла халат и забралась под одеяло.
Движение руки мужа, споткнувшейся о ее пуританскую сорочку, было красноречивее всяких слов.
— Облачилась… Как на плаху.
Ответа не последовало.
Обиженный Юрий Михайлович повернулся спиной к Ольге и изрек:
— У всех жен очень быстро появляются похожие привычки. Стоит привести женщину в дом, как она начинает заботиться только о собственных интересах!
Ольга вздрогнула от этого упрека и вдруг с присущей ей способностью к образному воображению представила в этой квартире, в этой комнате, на двуспальной кровати из румынского гарнитура другую женщину, которой уже не было в мире живых.
С чувством безысходного ужаса она поняла, что призвана всего лишь продолжить роль той, умершей, в жизни человека, который сейчас мирно засыпал рядом. Ему нужна была не она, не именно Ольга, единственная, а просто женщина, спутница жизни. И для исполнения подобной миссии могли бы подойти очень, очень многие.
Она чувствовала себя заключенной в бесконечный житейский сериал, похожий на телевизионный, в котором заменили актера, игравшего одну из сквозных ролей. Просто написали в титрах: «Актер заменен», — и на экране вместо привычного лица появилось, новое, вскоре также ставшее привычным, полностью ассоциировавшимся со всем фильмом.
Как она жила последние полгода? Готовила мужу вкусные блюда? Прибирала в квартире? Выглаживала воротнички его сорочек и завязывала галстуки? Да — и только…
Нет, не только. Они вместе ходили на спектакли и в гости. Они, наконец, ездили этим летом на неделю в Юрмалу. Но кем она себя чувствовала? Женой Растегаева, но не Ольгой.
Она снова надела халат и вышла в коридор. И в большой темной квартире ее шаги звучали чужеродно. Охваченная непонятным внезапным ужасом, она потянулась к выключателю, но почувствовала, что ее рука дрожит.
Яркий свет заставил зажмуриться, и когда глаза привыкли к нему, то взгляд почему-то упал на портрет, затаившийся в едва освещенной гостиной. Из полутьмы на Ольгу смотрели два молодых лица, две улыбки, две жизни. Это были Юрий Михайлович и Анна Николаевна. И выглядела она в ночной тишине удивительно живой. Казалось, вот-вот заговорит.
Ольга быстро прошла на кухню, но не вернулась, чтобы выключить свет в коридоре. Она боялась снова увидеть то лицо.
На кухонном столе все еще лежала рукопись Ольгиной монографии. Формулы, цифры, по-научному сухой текст… Она собрала страницы в папку, крепко завязала ленточки и с ощущением полной ненадобности этого опуса переложила его на подоконник.
Задымился «Salem», возвращая хозяйку в реальный мир. И она вдруг с ужасом представила, как угасала и страдала в этой квартире Анна, как она, смертельно больная ходила по этим коридорам, стояла у этой плиты, смотрела в эти окна.
В эти окна… По жестяному отливу стучал неприветливый дождь, туманная завеса мешала видеть поздний свет в далеких, незнакомых домах.
