Людмила Ситникова - Последний рассвет одиночества
Людмила перевернулась на спину.
— Виктор не пускался во все тяжкие, но тем не менее я в него влюбилась, так почему я обязана мельтешить, чтобы он меня заметил? Любят-то не глазами, не ушами, а сердцем. Только оно подсказывает нам: кто, где, когда и почему.
— Поступай как знаешь, только потом не плачься в подушку, когда через годик узнаешь, что твой любимый женится на какой-нибудь длинноногой блондиночке.
— Не каркай.
— Здесь и каркать нечего. Ему тридцать три, он не будет жить один, рано или поздно обзаведется супругой.
— Он четыре года один, и, насколько мне известно…
— Откуда тебе известно? Ты там без году неделя, и вообще, по сути, ничегошеньки о нем не знаешь. А касательно одиночества, оно до поры до времени. Как дело к сороковнику пойдет, так гормоны и взыграют с новой силой.
Сестра смахнула слезу.
— Людок, ты чего? Ну прости меня, я не хотела тебя обидеть. Это из-за моих слов, да? Не бери в голову, ты же знаешь, я дура, всегда говорю не подумав. Людок… Прости.
— Ты здесь ни при чем.
— А почему ревешь?
— От обиды. На ситуацию.
— Ты точно влюблена, сначала смеешься, теперь слезы льешь.
— Мне было лет шесть, а тебе четыре, когда мать первый раз отправила нас к бабушке в деревню. Ехать жутко не хотелось, но родители планировали провести отпуск в компании друг друга, следовательно, дочурок требовалось пристроить на свежий воздух. У бабушки в буфете стояла банка варенья из грецких орехов.
— Помню, помню, став постарше, мы им объедались.
— Это потом, а в тот приезд нам разрешалось съедать не больше трех ложечек вечером с чаем. Целыми днями я ходила возле буфета, гипнотизировав взглядом банку с вожделенным вареньицем. Иногда становилась на табурет, брала банку в руки и боролась с искушением открыть крышку и начать орудовать ложкой. Ни о чем другом думать не могла. В висках так и стучало: «Варенье! Варенье! Варенье!» И хочется и колется, вроде и банка близко — можно подержать, понюхать, повертеть, но нельзя попробовать ее содержимое. Смотри, а на большее не рассчитывай. Вот такая же ситуация сейчас с Виктором. Он рядом, ходит, разговаривает, смеется, а я не могу к нему подойти, потрепать его по волосам, провести ладонью по щеке. Маринка, это мучение, приятное, но все же мучение. Как быть?
— Мое мнение ты уже слышала.
Внезапно Людмила вскочила.
— Слушай, у меня же есть его фотка.
— И молчишь?
— Из головы совсем вылетело. — Алимова выбежала в коридор.
Вернулась с маленькой цветной фотографией в руке.
— Конечно, я поступила не совсем хорошо, но это было выше моих сил. У Леонтьевых на комоде стоит много рамок с фотографиями, и я не удержалась, позаимствовала снимок Виктора.
— Да ладно, будь проще, подумаешь, фотку стырила, делов куча.
Алимова протянула фотографию и стала следить за реакцией сестры.
Марина схватила снимок, скорчила гримасу.
— У-у-у… думала, увижу молодого Алена Делона, а здесь… Симпатичный, внешность не отталкивающая, но, как бы сказала бабушка, не королевич.
— Смеешься? Ты посмотри, какие глаза.
— Глаза как глаза, ничего особенного. Среднестатистический парниша, не претендующий на звание первого красавца. Слушай, а он, случайно, не косит?
— Отдай фотографию.
— Ну, Людок, шучу я. Где твое чувство юмора? Рот у него классный, обожаю мужиков с красивыми губами. А вот прическа могла бы быть и получше. Знаешь, ему бы очень пошли короткие волосы. В общем и целом — экземплярчик неплохой. Одобряю.
— Премного благодарна.
* * *Незаметно пролетел апрель, подошел к концу май. Людмила так сильно прикипела к девчонкам, что создавалось впечатление — она знает их не пару месяцев, а нянчит с самого рождения.
Ниночка отвечала Алимовой взаимностью. Малышка боготворила Люсю, считала ее своей лучшей подругой. Вчера вечером, после сказки на ночь, заявила:
— Люся, а у тебя есть подруги?
— Почему ты спрашиваешь?
— Я хочу, чтобы ты стала моей лучшей подругой. Ты согласна?
— Договорились, с этого момента мы с тобой — неразлейвода.
С Оксаной дела обстояли не так радужно, как с младшей дочерью Леонтьева. Ксюша продолжала капризничать, показывать зубки и ни в какую не желала сближаться с Людмилой.
На все попытки Алимовой протянуть руку мира Ксения зло бросала:
— Мне не нужна твоя дружба, у меня много подруг в школе.
— Давай хотя бы не будем врагами.
— Это от меня не зависит, — топала ножкой Оксана.
— Что я могу сделать, чтобы ты не воспринимала меня злой ведьмой?
Девочка долго смотрела перед собой.
— Уезжай к себе и больше у нас не появляйся.
— Знаешь, мне кажется, ты большая эгоистка, думаешь исключительно о себе.
— Неправда!
— Нет, правда. Выгоняешь меня, утверждаешь, что не нуждаешься в няньке, и совсем не думаешь о сестре.
— При чем здесь Нинка?
— Ты в доме не единственный ребенок.
— Я не маленькая.
— Вот опять — я. А как же Нина? Предположим на минутку, что я прислушаюсь к твоим словам и уеду восвояси. Неужели ты считаешь, что бабушка или отец не возьмут на мое место нового человека?
Оксана пожала плечами.
— Нине всего четыре года, она не такая самостоятельная, как ты, поэтому ей необходима моя помощь. Вспомни, как сама говорила, что была недовольна предыдущей няней. Хочешь, чтобы вместо меня в доме появилась очередная Наташа?
Ксюша опустила глаза в пол:
— Ладно, тогда давай договоримся. Ты возишься с Нинкой, а меня оставляешь в покое. Не бегаешь за мной, не нудишь и не учишь, как себя вести. Идет?
— Нет, не идет. Бегать за тобой я не собираюсь, нудеть тоже, а вот учить вас — моя прямая обязанность. Я за нее получаю деньги.
— А скажи, — Оксана посмотрела на Алимову хитрыми глазами, — если бы папка не платил тебе зарплату и попросил работать у нас бесплатно, ты бы согласилась?
Людмила задумалась.
— Почему не отвечаешь?
— Да вот прикидываю, сколько смогла бы прожить без еды и питья? Наверное, дней двадцать продержалась бы, а потом… все.
Стараясь скрыть от Люды улыбку, Оксана побежала к себе.
— Помни наш уговор, — бросила она на ходу.
Отношения с Аллой Леонидовной тоже нельзя было назвать идеальными. Излишне властная и самовлюбленная особа любила все и всегда держать под своим контролем. Алла регулярно третировала внучек. Раздражалась по малейшему поводу. Заводилась с полоборота и не могла остановиться, тогда по всему коттеджу слышались ее гневные крики, способные свести с ума даже покойника.
Леонтьев держался с Людмилой подчеркнуто вежливо, а временами — возможно, ей это только казалось — Люда замечала пристальные, многозначительные взгляды Виктора.
