Раутборд Шугар - Сладость мести
— Разве только захочет выставить на аукционе «Сотби». Я в какой-то степени увел ее у него из-под носа. У Кингмена Беддла за душой нет даже семейных могил, не говоря уж о фамильном участке на кладбище. Он намеревался закопать ее с чужими людьми, в темноте, в тесном гробу.
— А разве мать, или кто там у нее из родственников, не хотели бы похоронить ее у себя в Далласе? — Барон провел серебряной щеточкой с монограммой по своим холеным вискам.
— Нет. Мать сказала, я, мол, был ей скорее как сестра и она рассчитывает, что я лучше знаю о том, чего желала бы Флинг. Знаешь, много лет назад я и Флинг заключили пакт, что если кто-нибудь из нас умрет раньше другого, то оставшийся в живых кремирует останки и разместит их в красивой погребальной урне или развеет прах по ветру.
— Ну, развей часть праха, а остальное оставь в урне плыть по волнам времени.
— Представляешь, — Фредди скорчил гримасу, — популярнейшая женщина мира сейчас в урне и я держу ее на коленях.
— Что может быть лучше? — улыбнулся барон.
Фредди не мог допустить, чтобы могила Флинг превратилась в туристический аттракцион, как это произошло с захоронениями Элвиса Пресли или Мэрилин Монро. Кроме того, существовала еще одна омерзительная перспектива — эксгумация, то, о чем Флинг и подумать боялась.
Фредди решил, что кремация — лучший выход из положения. Потом он даже смешал прах Флинг с некоторыми из ее ароматов. Кинг и «Кармен Косметикс» соорудят в память Флинг громадный безвкусный монумент по проекту Филиппа Гладстона на кладбище «Вудлон» в Бронкве, на жалком лоскутке земли между могилами Фьореллы Ла Гвардиа, Эдварда Кеннеди и «Дюка» Эллингтона. На кричащем надгробии будет написано: Сью Эллен «Флинг» Беддл. Настоящая же Флинг будет покоиться в тихом и уединенном лесопарке Штурмхофе под присмотром Фредди. Он сидел, обхватив вазу и покачиваясь взад-вперед.
ТокиоСириэлл де Реснэ, не отрываясь, следила, как актер, выпрыгнув из тени, оказывался в поле зрения публики. Отточенное столетиями искусство перевоплощения сделало из коренастого мужчины застенчивую гибкую женщину, чья тонкая шея еле-еле удерживает склоненную голову. Напудренная шея актера своей белизной и безупречностью напоминала фарфор; все в согласии с древней традицией театра «КАБУКИ», где актеры-мужчины, исполняющие все женские роли, играли их с большей женственностью, чем современные девушки-японки, шагающие по тротуарам Гинзы.
Мишима Итояма потянулся к ее руке. Она неохотно позволила его желтым пальцам обхватить свою ладонь, как недавно так же неохотно продала ему дедовский шедевр «Умиротворение» вместе с великолепнейшим из его «Садовых прудов» — подлинники, копии с которых, сделанные Отто Убельхором, Кингмен Беддл продал Мишиме, чтобы сохранить себя и удержать на лету свою авиакомпанию. Кингмен мог бы провернуть идеальное преступление, никто и ничего не заподозрил бы, если бы Мишима, нарушив честное слово джентльмена, не позвонил Сириэлл на Виллу де Жарден, чтобы сообщить, как чудесно смотрится «Умиротворение» на стене его дома возле окна с видом на его собственный изысканный японский сад.
Сириэлл тогда рассмеялась. Какое чувство юмора, однако, у месье Мишимы! Она как раз сейчас рассматривает знаменитое «Умиротворение», первое и лучшее произведение всего цикла; оно висит на противоположной стене, там, куда его когда-то поместил сам де Реснэ. Должно быть, кто-то здорово повеселился за счет кармана месье Мишимы! С другого конца земли раздалось «Ах, так», исполненное такого гнева, что у нее подкосились ноги. Когда до нее дошло, что тут может быть замешан Кингмен и что Мишима, не моргнув глазом, может ее прикончить, по спине побежали мурашки. Раздумывать было некогда, надо было спасать собственную шкуру. «И вовсе неостроумно шутить на такую важную для меня тему», — сделала она притворный выпад, чувствуя, как кровь холодеет в жилах. — Разумеется, полотно находится со мной, как и весь «Садовый цикл», которым вы, помнится, особенно восхищались по посещении «Виллы де Жарден». — В трубке молчание. — Все мои «детки» на своих местах, — со смехом сообщила она, — может быть, кто-то немного подшутил над вами? Кстати, если полотна подлинные, на обороте должна стоять печать де Реснэ.
Когда Мишима сообщил, что картина, как и полагается, со штампом, Сириэлл.
— Один момент! Я посмотрю, здесь ли печать. — Она пронеслась в винный подвал и, отодвинув поддельный кирпич, вытащила металлическую коробку с дедовской печатью. Печать, которой не пользовались вот уже двенадцать лет. Закипая от гнева, она достала тяжелую печать из обитой бархатом коробки. Так и есть — резьба в свежих чернилах. Она с трудом себя сдерживала: Кингмен совершил преступление международного уровня! Подделка! Кража! Мошенничество! Взлом! И ее сделал своей соучастницей!
От голоса Мишимы за тысячи километров веяло кровью и убийством, и тогда Сириэлл клятвенно заверила, что возместит кингменовский обман. Взамен он пообещал в ее присутствии уничтожить подделки со штампом на обороте. Но только, если она продаст ему ПОДЛИННИКИ. Оба сознавали, что лишь путем такой сделки они смогут предотвратить скандал, который поставил бы Мишиму в глупое положение, подорвал бы репутацию Сириэлл, а на рынке произведений искусства аукнулся бы обвальным падением цен на картины работы де Реснэ. Она не могла допустить такого. Кингмен Беддл, таким образом, выходил сухим из воды. Сделка была заключена.
И вот она и Мишима сидят в темном зале театра «КАБУКИ», и с их честью все в порядке. Главным шедевром де Реснэ так и суждено остаться недоступными для глаз благодарных зрителей: покинув свое долгое монастырское пребывание в опечатанном обиталище художника, они перекочевали в частную коллекцию мистера Мишимы, где должны отныне согревать глаза и душу хозяина и его немногочисленных доверенных друзей.
Печать теперь надежно упрятана в одном из банковских подвалов. Отныне Сириэлл, и только она одна, контролировала все будущие операции с картинами. Мишима тихонько пожал ей руку, когда актер размотал два желтых шелковых шарфа, превращая их в два трепещущих крыла бабочки. Она ответила Итояме очаровательной улыбкой.
БоксвудЗакаты на шедеврах Монэ, вывешенных в МЮЗЭ Д'ОРСЭ Парижа, можно было бы назвать более великолепным. Садящееся солнце Ван Гога на фоне авиньонских стогов — более неистовым. Предсумеречное небо де Реснэ с его эфирным переплетением розово-лиловых и фиолетово-огненных мазков поверх голубого индиго — более чувственным. Но для дружного семейства южан, лениво наслаждающихся угасанием дня в тихом спокойствии домашней жизни, не было на свете ничего прекраснее, чем мягкие тона пейзажа, который открывался перед ними с боксвудской веранды.
