Владимир Дэс - Беседа вечером у гардероба (сборник)
Я мотнул головой.
Он взял меня за подбородок, посмотрел в глаза. Потом пощелкал пальцами перед носом и, удостоверясь, что я в порядке, опять отошел к окну.
Я потрогал затылок – вроде, ничего особенного, только небольшая шишка. В ушах, правда, еще шумело, и я не сразу понял, что он мне говорит.
– Так вот, дорогой, эти восемь лет я тебе устроил. И знакомую мою я тебе подсунул, она у тебя и взаймы брала, потому что я велел. Она мне многим обязана: если бы не я, ей бы вдвое больше, чем тебе, дали… правда, за другое. А ей не хотелось.
От этих слов в голове зашумело сильнее.
Наконец он опять сел напротив и после долгой паузы начал:
– А теперь я тебе расскажу, зачем я это сделал, если уж ты такой непонятливый. – И добавил, помолчав: – Или упрямый. – Помолчав еще: – Или хитроумный.
Он достал новую сигарету. Закурил.
Я с опаской отодвинулся подальше от стола.
– Слушай. Ты говорил, что видел ее только на работе и один раз на вечеринке. Она у меня и отпросилась на эту вашу безобидную вечеринку. Сказала, что там будут одни девушки и всего двое мужчин: инвалид-вахтер и еще один мужчина из отдела, то есть весь мужской состав библиотеки. Я тебя видел однажды, когда приезжал за ней после работы. Я прикинул, сравнил себя с тобой. Ну, кто ты против меня? Ничто: ни лица, ни роста, ни голоса… так вот. Так что, когда она мне сказала, кто там будет, я ее спокойно отпустил. Тем более, я тогда дежурил по управлению до часу ночи.
Она ушла, а вернулась только под утро. Вся пропахшая чужим запахом, в чужом платье. Я тогда ее долго бил и спрашивал, с кем и где? Она, правда, все отрицала и клялась, будто это все у них произошло между девчонок. У кого-то там кровь пошла носом, и она, мол, бросилась помогать. Ну, и перепачкалась. И одежду замочила прямо там. «Поехали», – сказал ей я тогда. Мы приехали туда. Там никого не было, кроме такой же, как она, мятой подруги. Не было в ванной и одежды моей жены. Зато было много бутылок, матрац на кухне без простыней и весь в крови. Стоял тяжелый запах. Тогда я свою жену, с которой мы прожили три года в любви и счастье, повез за город, в глухой овраг. Там я ей сказал, что, если она мне не расскажет всю правду, я ее убью, а если сознается, то, как бы мне ни было больно, я ее прощу. И она мне рассказала, как ты напоил ее и уговорил… прямо на кухне на грязном матрасе. Переспал с моей женой, да не просто переспал, а в присутствии всех ее подруг!
Я смотрел на него не без опаски – его прямо колотило. Я буквально помнил весь тот вечер и сказал ему:
– Она тебе соврала.
– Нет! – закричал он. – Нет, она поклялась здоровьем единственного нашего ребенка… нашего сына. Нет, она сказала правду!
– Откуда же кровь?
– У нее были месячные, подонок! Ты этого даже не заметил.
Я молчал. И не оттого, что нечего было сказать. Просто я понял, что все это бесполезно. А он продолжал:
– Но я ее не бросил. Я подумал: если я ее брошу, то признаю тебя выше себя… тебя, подонка! И я решил устроить так, чтобы услышать это и от тебя. Узнать, как все было. Я думаю, тебе следует хорошо подумать. Впереди ведь восемь лет.
– Семь, – поправил я. – И девять с половиной месяцев.
Он посмотрел на меня иронически.
– Шутишь? Гляди, сейчас все зависит от меня одного. Ты можешь завтра вместо этапа уйти на свободу, если расскажешь всю правду: ты же наверняка помнишь до мелочей, что произошло в тот вечер и что ты делал с моей женой. Чем ты ее взял? Почему она отдалась тебе, прямо на кухне, на грязном матраце? Тебе, ничтожеству?!
– Хорошо, – сказал я, – пиши. Пиши, как ты сделал мне срок. И я тебе расскажу всю правду.
Он посмотрел мне в глаза.
– Можешь не писать причину, почему ты это сделал, – добавил я.
Он долго смотрел мне в глаза. Потом сел и стал писать. Несколько строчек. Я взял этот листок, прочитал, сложил вчетверо и зажал в руке.
– Ну? – нетерпеливо завел он.
– Так вот, Александр Иванович, – так, кажется, вас звать? – я не спал с вашей женой.
Он попытался вскочить, но я жестом остановил его.
– Минутку! Я просто не мог тогда переспать с нею. Я гипертоник. А в тот вечер я прилично выпил, и у меня из носа хлынула, как из крана, кровь. Ваша жена, к несчастью, сидела рядом, так что и на нее попало – она пыталась помочь мне;
Кто-то посоветовал мне прилечь. Квартира была однокомнатная, прилечь пришлось на кухне. Откуда-то вытащили матрац, и там, на кухне, между столом и газовой плитой, меня и уложили. Но кровь никак не останавливалась. Ваша жена еще какое-то время пыталась мне помочь – она, очевидно, очень добрая женщина, – но подруги утащили ее в ванную, потому что она вся перепачкалась моей кровью.
Я еще немного полежал, а потом незаметно уехал домой.
– У нее были месячные. Я проверял там… в овраге.
– Вряд ли. Вы же говорили, что долго ее били, может, этим и было вызвано кровотечение. А там кровь везде была моя.
Не знаю, как вы, а я вот не могу заниматься любовью, когда из носа фонтаном брызжет кровь.
– Этого не может быть!
– Может. Посмотрите мою медицинскую карту. Да и зачем мне выгораживать вашу, пусть даже прекрасную, жену?
Она мне никто.
– Врешь! Все ты врешь!
– Вру? – переспросил я.
– Да, врешь! – утвердительно мотнул он головой.
– Ладно. – Я разжал ладонь, достал из нее листок, развернул его и на его изумленных глазах порвал этот листок на мелкие клочья.
– Вызывайте конвой, гражданин следователь. Мне завтра на этап, рано вставать надо.
Он нажал кнопку, и вошел конвойный. Уже выходя из допросной камеры, я через плечо увидел, что он двумя пальчиками тщательно собирает бумажные клочки в ладонь.
Через восемь месяцев отсидки в лагере особого режима мне вдруг пришла посылка. Весьма кстати: я к тому времени значительно отощал. В посылке, помимо сухой колбасы, сухофруктов, чая и сахара, было короткое письмецо:...«Не знаю, как тебя благодарить, что ты не рассказал ничего моему мужу, что произошло между нами в ту ночь, когда я потеряла голову от твоих песен, милый. Но он поверил, что ты ему насочинял, это его убедило, а особенно про кровь из носу: он каким-то образом установил, что кровь на матрасе действительно твоя. А еще он говорит, будто ты порвал какую-то бумагу, очень важную, по которой ты мог бы выйти на свободу. В общем, перестал он меня мучить. Теперь только ходит передо мной на цыпочках. Прощенья каждый день просит. Ты не удивляйся, если тебя вдруг освободят – это он хлопочет. Свою вину и перед тобой искупить желает. Ты соглашайся. Все уже забыто – я имею в виду, он забыл. Я же помню все. И как кровь у тебя потекла из носа. И как мы не могли понять в темноте, что это, и как потом ты перевернулся, и как это было замечательно, и как ты шептал: «пусть истеку кровью, но мужиков не опозорю». Я тогда испытала такое, чего ни до, ни после тебя не испытывала. А за то, что рассказала ему тогда в овраге про тебя, прости. Уж очень сильно он меня бил. И я тогда поверила, что он и убить может, сыночка жалко стало. А за тебя я Богу молюсь. И надеюсь скоро увидеться.
