Кристин Лестер - Девушка в полосатом шарфе
Златка молча крутила головой в знак восхищения.
— Слушай — да. Сам Бог велел. А Матвей что-то ко мне остыл последнее время.
— Работы много.
— Знаем мы эту работу. Ходит тут одна «работа» с рыжей крашеной гривой и задницей — величиной с твой стол.
— Куда только жена смотрит!
— Не говори. Одно хорошо: меня она тоже просмотрела! — горько согласилась Златка.
Кира захлопнула чемодан и принялась плясать на нем, утаптывая содержимое старым известным способом. Вот и наступило то, чего она больше всего боялась: последний вечер перед отъездом. Во всех комнатах горел свет, работало два телевизора, на кухне громко орал «сидюшник», но все это никак не могло заставить ее успокоиться и перестать время от времени прикладываться к настою из валерьянки. Она прощалась со своей уютной квартиркой, чистой, теплой, светлой, пусть небольшой — но все равно такой родной! Здесь они с Петрой начали свой самостоятельный путь и жили вместе, пока та, два года назад, не ушла к своему Филиппу.
Квартирка, в которой когда-то жила бабушка, оказалась настолько хороша, что даже после ухода Петры в ней не поселилось одиночество. Она манила Киру промозглыми темными вечерами, собирала полчища друзей на субботние посиделки, при этом всегда оставалась добра к своей хозяйке.
Даже в родительском доме Кира не чувствовала себя так хорошо! А теперь ей предстоит расстаться с любимыми стенами на несколько месяцев. Как же они друг без друга проживут? Кира проглотила комок в горле и подошла к окну.
Как будет страшно и неуютно в Америке! Как будет не хватать этого мирного покойного вида из окна: на скверик и кондитерскую в углу остановки…
Нет, она не сможет. Не сможет без трамвайного перезвона по утрам, без этих каштанов, огромных и старых, которые вросли в кухонное окно со двора, без соседей — добрых родных лиц — и вечно ворчащей консьержки в парадной…
Там такого нет! Там — небоскребы, царство металла и прямые улицы. А она любит низенькие черепичные крыши, мосты и мостики, мощеные дороги и кривые улочки, просторные площади и малюсенькие фонарики над каждой подворотней…
Как же так? Как же они смогут расстаться с Прагой? Кира долго стояла, упершись локтями в подоконник и положив лицо на ладони, пытаясь запечатлеть в памяти вечерний город, пока не услышала над головой громыхающие звуки.
Наверное, Ян упаковывает чемодан, с усмешкой подумала она. В ее сердце родилось что-то вроде дружеского участия к этому человеку. А сознание того, что ему тоже предстоит расстаться с родным городом, и он, может быть, тоже переживает, сразу придало ей бодрости.
Кира даже подумала: не постучать ли в потолок или по трубе в знак приветствия. Но как знать, вдруг он неправильно поймет ее жест? Подумает, например, что слишком громко собирает вещи…
Кира решительно отошла от окна, перетащила чемодан на другое место и принялась снова прыгать на нем. Когда все было почти утоптано и оставалось только захлопнуть замки, раздался телефонный звонок.
— Ах, ненаглядная моя сестренка! — щебетала Петра. — Считай, что я — замужняя женщина.
— Поздравляю, — процедила Кира.
— Еще рано поздравлять. Свадьбу наметили на февраль… Ну что ты молчишь?
— Поздравляю еще раз.
— Ты что — дуешься?
— Ни в коем случае.
— Такое событие! Руку и сердце! Прямо при маме!.. А ты приставала со своими яблоками. Кстати, отсыплешь пару килограммов?
— Нет.
— Почему? Жадина?
— Нет, они… Я их подарила добрым людям.
— Зачем?
— Так было надо.
— Сестра, ты меня восхищаешь!
— Взаимно.
— Ну что ты дуешься? Ну перестань, ведь все остались живы, никто не умер и не надо было такой кипеж поднимать.
— Я тоже так думаю.
— Ну вот. Кстати, что с твоим мобильным? Я два дня звоню, ты трубку не берешь…
— У меня теперь другой мобильный.
— То есть?
— Я купила другой мобильный. Этого у меня больше нет, так что зря звонишь.
— Что-то я не пойму.
— Да, это сложно понять, тем более что я уже в подробностях все объясняла.
— Когда?
— Когда звонила с вокзала и просила о помощи.
— Только не надо дешевой патетики.
— Нет. Не будет дешевой патетики.
— И что?
— И все.
— Что-то ты мне не нравишься, сестра.
— Взаимно. Петра, у меня сегодня очень занятой вечер, можно я пойду?
— Мстишь?
— Нет, говорю правду.
— Мстишь!
— Так я пойду?
— Хорошо, иди. Завтра после работы я к тебе заеду, и мы обо всем поговорим. Заодно поделишься новым номером.
— Завтра?
— Да. У Филиппа — вечерний сеанс у массажиста, и до одиннадцати я — совершенно свободная женщина. Только не говори мне, что завтра ты тоже будешь занята!
— Буду.
— Перестань! Наши отношения — чрезвычайно важно. Я не хочу, чтобы между нами бегали какие-то черные кошки. Неужели ты сможешь заниматься чем-то еще, зная, что я, возможно, на тебя обижаюсь?
— Конечно нет, дорогая.
Петра не заметила издевки в голосе сестры.
— Ну вот и замечательно! Договорились.
— Завтра я сама позвоню тебе днем.
— Зачем?
— Мало ли что…
— Эй, Кира! Не говори загадками! — с раздражением и досадой воскликнула Петра. — У тебя все в порядке?
— А тебе это правда интересно?
— Да, мне это интересно! В отличие от тебя — я интересуюсь жизнью своей сестры. И если бы тебе кто-нибудь отважился сделать предложение, я бы на твоем месте…
— Тогда можешь спать спокойно: теперь у меня все в порядке. Пока, Петра.
— Ты еще и вежливо разговаривать не умеешь! Завтра жди меня!
— Ага. Конечно.
Вот теперь ей точно захотелось плакать. Но не от предстоящего расставания с уютным домом, а от обиды. Какая эгоистичная и легкомысленная сестренка! А ведь в семье считается, что это она — Кира — человек, неспособный понять никого, кроме себя самой. Мама всегда ставила ей в пример Петру с ее «тонкой, чуткой и глубокой душой»!
— Что ж, как говорится — где тонко, там и рвется!.. — пробормотала Кира. — Хотя… к чему это я?
Сколько она себя помнила, домашние все время убеждали ее, что она, Кира, ничего не понимает в жизни, а Петра — да! Петра понимает больше всех. А Кире, будучи последовательным, вместе с душевной чуткостью Бог недодал еще и красоты. Благодаря родителям старшая дочь была убеждена, что у нее некрасивое, грубоватое лицо, а вот зато Петре досталась классическая внешность очаровательной славянки…
Кира подошла к зеркалу и долго всматривалась в свою мордашку с несчастными глазами, в которых уже начали скапливаться слезы.
