Энн Питерс - Семья навеки
— Бедная невинная овечка, — говорила Ада в ответ, с презрением добавляя: — Да что вы, мужчины, в этом понимаете?!
— Твоя мама была больна, — произнес Зак, наблюдая, как Карла завязывает Николь «конский хвост». Огромные темно-карие глаза смотрели из-под челки. Огромные и вовсе не пустые. Зак вглядывался в эти глаза глубоким испытующим взглядом. — Ты помнишь, что твоя мама была больна? Ты помнишь это, дорогая? — тихо спросил он и почувствовал, как в него вселяется надежда. Ему показалось, что он увидел ответную реакцию. — Поэтому ее с тобой и не было. И вот почему мы все: и твоя бабушка, и Ада, и я, Зак, — он коснулся своей груди, — заботились о тебе все последние дни. Да, и кролик, конечно, тоже, — добавил он, порадовавшись тому, что Николь не вздрогнула, когда он шутливо ткнул кролика в грудку. — Пойдем посмотрим, проснулась ли твоя мамочка. — Он встал и протянул малышке руку.
Она не шелохнулась. Зак направился к двери. Он заставил себя не оглядываться, когда перешагивал порог комнаты, но нарочно пошел как можно медленнее. Постучавшись к Монике и услышав: «Войдите», он открыл дверь.
Николь, как маленькая тень, неслышно следовала за ним. Когда Моника с радостным возгласом открыла ей свои объятия, девочка бросилась к матери.
Услышав отчаянные звуки, похожие на хриплые рыдания, Зак почувствовал, что и его горло мучительно сжалось.
Лаская Николь, Моника плакала открыто, не скрывая слез.
— Крошка моя, детка моя! — причитала она, покрывая лицо ребенка поцелуями.
Ники крепко держалась за мать, но смотрела при этом на Зака. В ее огромных глазах цвета темного шоколада, смотревших из-под растрепанной челки, не было слез.
Вечером, после того как Николь уложили спать, все собрались на кухне: Зак, Моника, Карла и доктор. Это совещание было вызвано заявлением Карлы Романовой. Она настаивала, чтобы Моника и Николь поскорей переехали к ней.
Зак был против этой идеи по целому ряду причин, среди них были и такие, которые он не мог обнародовать. Например, как приятно чувствовать, что имеешь семью, о которой можно заботиться. Или: какое удовольствие просто смотреть на Монику, наблюдать за ее общением с ребенком, предаваться мечтам о ней.
Но основная причина, по которой он хотел удержать их в Виндемиере, — это состояние Николь. Он считал, что оно не улучшится от еще одного переезда.
Доктор Кунц в этом отношении был его верным союзником.
— Ребенок испытал в последнее время слишком много потрясений, — заявил доктор, обращаясь к Монике. — И я даже не беру во внимание всего случившегося до того, как вы привезли ее на Аляску.
Моника набрала воздуха, чтобы заговорить, но доктор остановил ее.
— Нам нет необходимости сейчас вдаваться в подробности, — проговорил он. — Любой пятилетний ребенок, вероятно, тяжело перенес бы все те испытания, которым подверглась ваша дочь, особенно если этот ребенок так раним и… склонен к уходу в себя. Неважно, по какой причине. — Он опередил еще одну попытку Моники заговорить. — И неважно, в какой степени. Я же хочу сказать, что не во всем согласен с Заком, но в одном он прав: вам с Николь следует остаться здесь! Она ведь только-только стала осваиваться. Я, кстати, сегодня видел, как она погладила старого кота.
Моника кивнула.
— Да, я и сама была поражена.
Доктор повернулся к обеспокоенной Карле.
— Если я не ошибаюсь, миссис Романова, ваша внучка никогда не встречалась с вашим новым мужем, не так ли?
— Нет, она с ним незнакома. Но Пит просто великолепно ладит с маленькими детьми, — поспешила добавить она. — У него от первого брака несколько внучат и…
— Понимаете ли, дело не в этом, — мягко прервал ее доктор. — Он может быть хоть Санта-Клаусом, а Николь все равно будет его пугаться. Сейчас Николь не нужно встречаться с незнакомыми людьми.
— У меня много комнат для гостей, — заметил Зак.
Это побудило Аду вставить ядовитое замечание:
— Да, но они, как правило, сдаются постояльцам, которые исправно платят.
Зак послал ей свирепый взгляд. Он понимал, что только беспокойство за него побудило ее сделать такое грубое замечание, но это уже переходило все границы.
Гнев его еще более усилился, когда Моника отчеканила:
— Само собой разумеется. Я заплачу за комнату и стол.
— Ни в коем случае! — рявкнул Зак, не зная даже, кто рассердил его больше: экономка или гостья. — Мы сдаем комнаты на лето тем клиентам, которые нанимают мои самолеты и меня в качестве летчика, чтобы охотиться и ловить рыбу. Это же совершенно другое дело, и я больше не хочу слышать ни слова об этом!
Моника подумала, что лучше оставить сейчас этот вопрос, но становиться нахлебницей ей не хотелось. Если не удастся договориться о какой-либо оплате с Заком, тогда она уладит это дело с Адой. И все-таки — поскорее бы вырваться отсюда!
Она должна приобрести дом, собственный дом для себя и своего ребенка. И как можно скорее.
Вечером Моника сидела у кроватки Николь.
— Еще один переезд, моя крошка, последний, — шептала Моника, склонясь над спящим ребенком и нежно целуя гладкий лобик. — Еще только один…
— «Еще только один» что? — тихо спросил Зак, когда она выходила из комнаты дочери. Своим внезапным появлением он напугал ее.
Моника покачала головой. Она не собиралась рассказывать хозяину дома о своих планах. Он явно попытается отговорить ее.
Она спустилась вниз по лестнице и вышла на веранду. Веранда, как и весь дом, была построена из крепких бревен и покрашена в темно-коричневый цвет. Она знала, что Зак пошел вслед за ней, хотя и не слышала его шагов. Казалось, она начала чувствовать Зака. Это беспокоило. Она уверяла себя, что он даже не красивый. Он просто… хороший, настоящий мужчина.
Когда Зак подошел к ней, у него под ногами скрипнула половица. Моника ничего не сказала. Зак тоже хранил молчание.
Хотя был десятый час, солнце только-только начало садиться. Моника любовалась богатством красок вечернего неба и длинными оранжевыми лучами солнца, золотившими воду пролива Шелихова.
Моника перевела пристальный взгляд на взлетно-посадочную полосу, за которой виднелся лес.
— Как далеко простираются ваши владения? — спросила она, когда молчание стало просто невыносимым.
— Довольно далеко, вплоть до города, — хрипло ответил Зак. У него пересохло в горле: Моника стояла так близко, что он мог вдыхать исходивший от нее сладкий и нежный аромат.
Она обернулась.
— А сколько до города?
Поймав ее взгляд, Зак пожал плечами.
— Десять, может, двенадцать миль.
— В какую сторону?
