Дикси Браунинг - Поздняя луна
Через полчаса она откинулась на стуле, насытившаяся и чрезвычайно довольная собой. Студень из крабов оказался неожиданно вкусным, хотя и немножко острым для нее. Помидор был безвкусным, но не по ее вине, колбаса — пряной и вполне съедобной, а хлеб — просто объедение. Она не смогла найти чай и решила заменить его растворимым кофе. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с амброзией, которую готовил Сайлас, но и его вполне можно было пить. В общем, она была довольна первыми успехами на кухне, даже если всю предварительную кулинарную подготовку проделал кто-то еще.
Вымыв без особых сложностей несколько тарелок и убрав все на место, она исполнилась еще большим самодовольством. Попозже она тут еще пороется и, может быть, обнаружит поваренную книгу. Хильда Хильдой, но не хочется больше зависеть ни от кого. В кладовке была даже посудомоечная машина. Как-нибудь на днях нужно будет научиться ею пользоваться.
Но главное, с тревогой подумала она, это постель. Поспешив в свою комнату, она сморщила нос при виде неубранной постели и еще не распакованного чемодана. Здесь нет Анны, чтобы убирать за ней, ловя ее одежду чуть ли не на лету. Рейн выросла под присмотром Анны, суетившейся вокруг нее наверху, и Гордли, следившим за ней внизу, чтобы она съела все, что было на тарелке, и не опоздала на урок тенниса, к учителю по французскому, не опоздала бы к дантисту, а позже провожавшим ее на назначенные встречи.
Только теперь она начинала понимать, что была беспомощна, как годовалый младенец, жертва слепой преданности. Но слуги были хотя бы преданными, чего нельзя сказать о ее семье. Отцу она служила вечным укором — напоминала, что он манкирует родительскими обязанностями. Для Мортимера была лишь продолжением его собственного «я», чем-то, что он мог лепить, формировать и доводить до совершенства, прежде чем выдаст замуж за человека, которым сможет гордиться.
И вот здесь-то он совершил громадный просчет. Единственный раз чутье подвело его, и она очень сомневалась, что старик когда-нибудь сможет оправиться от такого удара. Но она не сомневалась, что не собирается это выяснять.
День прошел даже слишком тихо. Когда Сайлас вернулся, Рейн сидела в гостиной, изучая списки тех художников, поступления работ которых можно было ожидать в ближайшем будущем.
Она отложила тетрадь, подавляя растущее чувство неуверенности в своих силах. Оказалось, что организация выставки-продажи имеет очень мало общего с добровольной работой в частном музее искусств. Чтобы выжить здесь, нужно быть достаточно опытной и определить правильную пропорцию картин так называемого туристского искусства и подлинного, однако гораздо менее доходного.
Сайлас вошел прямо в гостиную, даже не заглянув в свои комнаты, и принес с собой запах соленого воздуха и чего-то еще — острого и экзотического. Комната вдруг ожила от его присутствия, и она почувствовала, что большими глотками пьет этот соленый морской воздух.
— Как вы тут? — спросил он, швырнув влажную куртку на софу и усевшись рядом с ней.
— Думаю, все в порядке. Я полагаю, что художники уже довольно скоро начнут приносить свои работы?
— Понятия не имею. Кажется, у Ребы была с ними какая-то договоренность, но я сомневаюсь, что художников так же легко заставить следовать графику, как моих подчиненных.
Быстро смеркалось, оставался только оазис света от маленькой настольной лампы, которую Рейн зажгла раньше. Она взглянула на свои руки, на черную переплетенную тетрадь на коленях. На месте обручального кольца осталась бледная, едва различимая полоска. Странно — она ее никогда раньше не замечала.
— Проголодались? — спросил Сайлас.
— Нет.
Честно признаться, она открыла доселе неведомое ей наслаждение — «кусочничать» в перерывах между едой. Пятичасовой чай был церемонией, на которой всегда настаивал Мортимер, ведь на чае зиждилось благополучие семьи Сторнуэй. Но сегодня вместо тонюсеньких, без корочки, бутербродов и фирменного чая семьи Сторнуэй она намазала два кусочка вкуснейшего домашнего хлеба маслом и сыром и сделала себе еще чашку растворимого кофе.
— Ну не знаю, как вы, — сказал Сайлас, передернув плечами, — а я собираюсь принять горячий душ, а потом я везу одного человека в ресторан отведать огромный бифштекс. Справитесь тут опять сами? — Не дожидаясь ее ответа, он продолжил: — Если хотите, можете отнести поднос с едой к себе в комнату, а потом оставьте его за дверью, и я заберу, когда вернусь вечером.
Он был похож на собаку, идущую по ее следу, но что-то подсказывало ему, что ей нужно предоставить побольше самостоятельности. Полегче, полегче. Надо дать ей время прийти в себя.
— Если хотите посмотреть телевизор, он в моей комнате. За изображение не ручаюсь — оно часто прыгает.
— Благодарю, но я бы предпочла почитать.
Перспектива одинокого вечера показалась неожиданно мрачной, но Рейн ни за что на свете в этом бы не призналась.
— Как вам удобнее. Книги вот здесь, — он указал на низкую полку, где стояло несколько книг по навигации и журналы по садоводству. — В моей комнате еще полно. Не стесняйтесь. Она всегда открыта.
Он встал и потянулся, и глаза Рейн невольно остановились на его плоском животе, выглянувшем между свитером и джинсами.
— Прибыли запчасти для моей машины, так что я провозился с ней весь день. Как насчет чашечки кофе? — предложил он, опустив руки и одарив ее обезоруживающей улыбкой.
— Ну, вообще-то… — начала она, вспомнив о восхитительном напитке, который он приготовил утром.
— Так я и подумал.
Улыбка перешла в широкую ухмылку.
— Приготовьте-ка и мне чашечку, ладно? Выпью на дорогу.
Прежде чем она успела раскрыть рот, он уже вышел, оставив ее в изумлении и раздражении.
Да что же это такое, ей совсем не хотелось есть, пока он не заговорил о бифштексах и кофе, а вот теперь она умирает от голода. И не хочется ей хлеба с сыром и растворимого кофе.
Через двадцать минут Сайлас появился со своей стороны дома, с влажными еще волосами, одетый на удивление хорошо, в прекрасно сидящих желтовато-коричневых брюках, до блеска отполированных ботинках и в черной водолазке. Через руку у него был переброшен твидовый пиджак, и Рейн с одного взгляда оценила качество ткани. Все это не подходило к тому образу, который она создала, и это ее беспричинно раздражало — несмотря на неправильные черты лица, это был один из самых неотразимых и привлекательных мужчин, которых она когда-либо встречала.
— А где же кофе? — Сайлас поднял темную широкую бровь.
— Я передумала. — Не смея встретиться с ним взглядом, она опустила глаза на тетрадь, лежащую на коленях.
