Наталия Вронская - Дороже жизни
Мне снился сон: я видела свою дочь сначала младенцем, затем девочкой, а потом уже и взрослой девушкой. Она говорила мне «матушка» и махала рукой. Я знала, что зовут ее Наташей и что она счастлива и покойна. Все это сбудется. А эти записи — для нее, чтобы знала она, кто была ее мать, кто были ее предки. Может статься, что судьба приведет ее на родину и, кто знает, быть может, эти записи помогут ей.
Но все же… Я надеюсь, что все будет хорошо, что ждет нас счастливая и долгая жизнь. Не теряю я надежды в моем ожидании».
5
Сколько времени просидела она над записками, Наташа не знала. То, что так пугало ее, оказалось правдою. Не смутные опасения — настоящая угроза нависла над ней. Но не это было тяжело. Мучило другое: история матери, история рождения самой Наташи. И более всего хотелось девушке с кем-нибудь поделиться тем, что она узнала. Но с кем?
Наташа поняла, что необходимо ей теперь увидеться с тем человеком; что спас ее мать, с Семеном Нарышкиным. Но где он? И жив ли? И может ли успокоить ее, хотя бы разделив груз этого рокового знания? Как его найти?
И тут… Она вспомнила про нового своего знакомого Нарышкина. Вот когда он пригодится! Какое везение, что она так понравилась ему.
При этих ее мыслях, в комнату вошла ее крепостная камер-юнгфера и сказала:
— Там господин Василий Федорович изволили пожаловать. Справляются о вашем здоровье. Что ответить?
— Скажи, пусть подождет меня, я сейчас выйду. Так ему и передай, да сама побыстрее возвращайся, поможешь мне одеться.
Со всей возможной скоростью Наташа оделась, небрежно причесалась и выбежала в гостиную. Такое ее поведение взволновало Василия Федоровича, ибо он воспринял его на свой счет. К тому же небрежность в туалете, волнение в лице и следы слез на щеках — все вроде бы говорило в пользу этой мысли. Однако молодой человек был не так самонадеян, как хотел казаться, и суеверно отмел все свое самолюбие.
Наташа, вбежав в комнату, остановилась:
«А ведь он мне родственник, хотя и весьма дальний, — промелькнуло у нее в голове. — Как начать разговор?»
Она стояла в нерешительности неприлично долгое время, и Василий Федорович, слегка смутившись, взял на себя начало беседы:
— Как ваше здоровье? Вам, вижу, много лучше, хотя…
Наташу это привело в чувство, и она ответила:
— Благодарю, мне уже гораздо лучше. Я вполне здорова… Присаживайтесь… Нет!
Нарышкин, только вознамерившийся сесть, вздрогнул:
— Что?
— Не здесь… Я прошу, пройдемте в библиотеку.
Она при этих словах развернулась и вышла из гостиной, не сомневаясь, что гость последует за ней.
Все было очень странно. Нарышкин поймал себя на этой мысли и повторил ее про себя несколько раз: «Все очень странно!»
— Что-то произошло? У вас что-то произошло? — спросил он растерянно, когда они уселись на кресла.
— Произошло? — Она посмотрела на него. — Да, произошло. Вам это, пожалуй, покажется странным, но мне нужна ваша помощь.
— Готов служить всем, что в моих силах. Но что вам нужно?
— Скажите, — она решила не тянуть, — жив ли еще Семен Петрович Нарышкин?
Молодой человек помолчал, безмолвно удивляясь такому вопросу, затем ответил:
— Да, жив. И даже нынче он в Петербурге.
— Да?!
Столько неподдельной радости было в ее голосе, что Василий Федорович помрачнел.
— А зачем он вам?
— Это… Это тайна…
— Тайна? У вас снова тайна? И чем же мой дядя может вам помочь?
— Я не могу вам пока этого сказать, но мне очень нужно его видеть. Поверьте! — Она молитвенно сложила руки на груди. — Я умоляю вас.
Молодой человек вздохнул;
— Я, разумеется, помогу вам. Вы ведь знаете, что нет ничего такого, чего бы я для вас не сделал, Наталья Петровна.
Она удивленно посмотрела на него.
— Или вы об этом еще не догадались?
Наташа покраснела, встала и отвернулась к окну.
— Простите, если я смутил вас, но я всего лишь откровенен. Хотя нынче это не в моде.
Он поднялся.
— Разрешите откланяться. Я думаю, что завтра… Хотя вы вполне здоровы для такой прогулки? Не повредит ли это вам?
— Ах нет! — оживилась Наташа. — Ни в коем случае, напротив, мне это пойдет только на пользу!
— Тогда завтра я заеду за вами и отвезу вас к дяде.
— Только у меня еще одна просьба, — воскликнула она.
— Все, что угодно.
— Не говорите о нашей поездке моим… моим родителям.
— Не буду спрашивать почему. Полагаю, что и это тоже тайна.
— Да, — смутилась девушка.
— Ну что же… До завтра!
И Нарышкин быстро вышел.
Василий Федорович обещание свое сдержал. Едва покинув дом Обресковых, отправился он к дяде. Тот был дома и зело удивился визиту своего родственника, до того посещениями его не баловавшего.
Нервно пройдясь из угла в угол, молодой человек беспорядочно изложил свою просьбу: дескать, некой молодой даме, чье имя он назвать пока не может, необходимо срочно видеть Семена Петровича. Хорошо бы завтра, так как это очень важно.
— Что за дама? — спросил дядя.
— Не могу вам этого сказать. Впрочем, она не дама, а пока еще девица.
— Та-ак, значит, дело не обошлось без амуров. Отчего же такие тайны? Что за инкогнито? Что это ты вдруг таким жантильным[2] сделался, друг мой? Прежде не водилось за тобой такого обхождения.
— Ах дядюшка! Будто я монстр какой! Вы уж перед ней своих мыслей не выскажете!
— Не выскажу, Василий. Я хоть и стар, а понимание у меня сохранилось. Небось политес мне сам Петр Алексеевич в башку дубиною вкладывал. Такие-то уроки не скоро позабудешь. Только ты сам не вздумай перед девицею набрасывать пудреман[3] и мушки лепить, как баба какая.
— Дядя!
— Да что дядя! Веди свою красотку. Ждать вас буду около полудня.
6
Нарышкин тотчас, как только заручился дядиным согласием, отправил Наташе тайную записочку. Затем же на словах получил ее согласие и в половине двенадцатого следующего дня уже был у Обресковых.
Получив порцию любезностей от Аграфены Ильиничны и воздав ей тем же, вывел он Наталью Петровну на прогулку, усадил в экипаж и, не теряя времени, повез в дом дяди.
Старик вышел сразу, как только доложили ему о приходе племянника. Хозяин и гости церемонно и скованно представились и раскланялись, и тут, подойдя ближе, Семен Петрович разглядел лицо своей гости.
— Мне кажется, будто я уже видел вас, — сказал он. — Странно, однако, ведь мы раньше не встречались, Наталья Петровна.
— Да, меня вы раньше не видели, но знали мою мать.
