Ольга Лобанова - Любовь как спасение
— А вдруг жива, бродит здесь где-нибудь, бомжует? — Наталья с надеждой посмотрела на Зинаиду.
— Вот что, Наталья, ты напиши мне свой телефон и ступай домой. Сама я твою собаку не видела, но поспрошаю у других дворников, у жильцов, может, кто и видел. А как что разузнаю, позвоню тебе. Лады?
— Конечно, спасибо вам. Но можно я через недельку приеду?
— Приезжай, коли охота есть, но лучше подожди, я позвоню.
На том расстались. Вечером, Зинаида знала это точно, поговорить с Ириной наедине ей не удастся, поэтому караулила ее утром, перед работой. Выслушав рассказ дворничихи, Ирина жалобно запричитала:
— Как же так? Не можем мы с мамой Найду отдать, никак не можем. Она наша теперь, мы без нее пропадем. Понимаешь ты — Наша.
— Понимаю, но ты о Наталье подумала? Ей-то каково? Сына и мужа схоронила…
— Ой, не могу я, Зинуша, о Наталье думать, сил у меня на нее нет. Жаль женщину, что и говорить, но собаку ей не отдам. Не докажет она, что Найда — та самая, нет у нее доказательств.
— А я? Я же свидетель? — возмутилась Зинаида.
— Зинуша, милая, ты уж нас не выдавай, ради мамы, не говори Наталье ничего. Ладно, Зинуша? Пожалей ты нас.
— Я уж и не знаю, кого жалеть, — растерялась вообще-то решительная Зинаида. — Но ты бы Наталье все-таки позвонила, поговорила бы с ней, объяснила, что и как. Глядишь, она бы и не стала у вас Найду забирать. Кто сам горя хлебнул, чужую беду понимает.
— Нет, Зина, не стану я звонить, у нас у каждого свое горе, — за время разговора Ирина как-то вся сжалась, даже вроде меньше ростом стала, хотя и так метр с шапкой. — Я ей помочь не смогу, а потому и звонить мне незачем. Ты прости нас, Зина. Пойду я, пора мне. И маме, уж пожалуйста, не рассказывай о Наталье, сделай милость.
В глубокой задумчивости вернулась Зинаида домой, где, лежа на диване, дожидался начала второй смены Василий. Все ему рассказала, погоревали. Недолгий семейный совет постановил: звонить Наталье нужно обязательно. Раз не хочет Ирина, звонить придется Зинаиде. Но вот что сказать и как, не знали ни муж, ни жена. А потому со звонком решили повременить, обмозговать все и прикинуть.
— А все-таки нечестно так, не по-людски. Должна была Ирка с Натальей поговорить, непременно должна. Эх! — род человеческий явно продолжал огорчать Зинаиду.
Звонить Наталье дворничихе так и не пришлось. Двумя днями позднее, в субботу, встретила она своих пацанов из школы и, как обычно, взяв у них портфели — пусть отдохнут, а ей не в тягость, — вела домой. По дорожке вдоль дома брела семья Кочетовых в полном составе — мать, дочь и собака. Собака все выбегала немного вперед и заглядывала хозяйкам в глаза — участвовала в разговоре. Неподалеку, прислонившись к дереву, стояла Наталья. Пришла, видно, не смогла дождаться звонка. Сунув детям портфели, Зинаида бросилась к дереву. Наталья бледная — ни жива, ни мертва, но заговорила спокойно.
— Она? Она. Я вам не поверила тогда, что вы ее не видели, извините уж. — Наталья любовалась собакой. — Как она выросла, не узнать. Это только для меня время остановилось…
— Не убивайся ты так! — Зинаида не знала, то ли обнять Наталью, то ли тряхнуть, как следует, чтобы очнулась. Руки мешали, и она засунула их в карман куртки. — Видишь, она к хорошим людям попала, они в ней души не чают. Больные обе, одинокие, только Найдой и живут. Неужто заберешь? — Зинаида сама растерялась от такой перспективы. — Ты молодая, здоровая, у тебя все еще будет — и семья, и дети. А эти? Ты посмотри на них!
Зинаида не могла понять, слушает ее Наталья или нет. Остановившимся взглядом, не моргая, она смотрела на двух женщин и собаку, которые, казалось, составляют одно целое. Тронь одну часть, и рухнут все остальные, развалится целое.
— Вы правы, Зина. Пойду я, прощайте.
Больше Наталья в нашем дворе не появлялась. Ирина ни разу не спросила о ней у Зинаиды, словно той и не было вовсе. Сама же Зинаида, любящая порядок и ясность, так и не разобралась, кто в этой истории прав, кто виноват…
После этого я несколько раз встречала во дворе Зинаиду, но она, как и раньше, холодно отвечала на мои приветствия. Однажды, в самом начале зимы, как бы между прочим, Зина сказала, что они с Василием собираются домой. Родственники звонили: похоже, их завод скоро опять начнет работать. Как запустят сборочный цех, где они с Василием трудились, так они и вернутся, дома-то лучше.
Последнее время я не слышу по утрам ни Зинаидиного скребка, ни шороха ее упругой метлы. Но все равно, по привычке, просыпаюсь ровно в шесть. Лежу и думаю: все правильно, Зинаида вернулась домой, к себе — где все просто и понятно.
Лапушка
Когда-то давно, в прошлой жизни, Нина Чеботарева была замужем. Брак оказался таким коротким и таким случайным, что если бы не дочь, родившаяся через полгода после свадьбы, Нина о том союзе и не вспомнила. И даже имени мужа не вспомнила бы ни за что, если бы в паспорте дочери не было записано — Пронина Светлана Владимировна. Так они с дочкой и жили, отдельной друг от друга жизнью, но отделила Нину от дочки не столько фамилия, сколько родная Нинина мать. Бывшая учительница начальных классов, строгая и властная, Антонина Петровна буквально сжила со света мужа, Нининого отца. Сначала прогнала его, как она считала, за никчемность жить к родителям, а вскоре он умер от прободения язвы — так тосковал по дочке, да и по жене тоже. Овдовев, Антонина Петровна решила, что станет дочери и матерью, и отцом, то есть будет воспитывать с удвоенной строгостью. Не ласкала, не поощряла, не устраивала девочке праздников — боялась набаловать и испортить, зато щедро ругала, требуя исключительного трудолюбия и аккуратности. Результат получился прямо противоположный: ни одна из этих добродетелей Нине не привилась, сколько Антонина Петровна ни билась. Не то чтобы Нина делала что-то наперекор матери или настаивала на своем, она все больше молчала и замыкалась в своем не согретом материнской лаской мирке. В конце концов ей так все опостылело дома, она так рвалась в другую жизнь, что выскочила замуж через полгода после выпускного вечера. Расписали по причине очевидной беременности. Но отделиться от матери у Нины не получилось: у мужа своей жилплощади не было, пришлось жить у Антонины Петровны.
Нежданную внучку Антонина Петровна сразу же забрала под свою опеку — Нина обязана была поступить в институт. Нина не возражала: так уж случилось, что она уродилась с явной ленцой, к тому же материнские чувства в ней ну никак не хотели просыпаться, а потому энтузиазму матери, с которым та взялась ухаживать за ребенком, была рада. В школе Нина перебивалась с тройки на тройку, несмотря на усилия матери, а потому в институт поступила только со второго раза, да и то на заочное отделение областного педагогического. Муж Нины — Вовка Пронин — окончил к тому времени Строгановское училище и считал себя свободным художником. Свободным до такой степени, что даже не считал долгом материально обеспечивать семью. Антонина Петровна не скрывала своего презрения к зятю-тунеядцу и его дуре-жене, они платили ей взаимностью — презирали за мещанство и жлобство, хотя и жили фактически за ее счет.
