Шэрон Кендрик - Любовница по контракту
– На самом деле у нас с Сальваторе нет никакой любовной связи, – холодно возразила она. – Он снимает меня для своего альбома. Мы здесь работаем.
– Неужели? – сурово взглянув на нее, протянул он недоверчиво и со значением посмотрел на пару выцветших джинсов – совершенно очевидно, мужских, – брошенных на стуле возле кровати.
Она вспыхнула в ужасе, понимая, сколь изобличающими были эти несчастные джинсы. Несмотря на свою изысканную внешность, в душе она была врожденной Haus-frau[4] и умела неплохо шить. Поэтому, когда у Сальваторе порвались джинсы, она, не задумываясь, предложила ему их зашить.
– Ах, эти, – сказала она, вынужденная защищаться и, сознавая, что Паскуале критически взирает на ее пылающие щеки. – Да, это джинсы Сальваторе. Я обещала ему починить их. Они порвались.
– Воображаю, – цинично рассмеялся он. – Наверно, тогда, когда ты в нетерпении их с него срывала?
Зуки судорожно сглотнула.
– Если тебе непременно надо знать, он порвал их об острый камень на пляже во время съемки.
– А ты, значит, зашьешь их, не так ли? – слащавым голосом заметил он. – Какая идиллия! – Но тут же тон его переменился и стал угрожающим: – Но он обручен с другой. Так что убери от него свои красивые ручонки, сделай милость, Зуки!
О, грехи молодости! Неужели из-за своей ошибки она навсегда останется преступницей в его глазах?
– Ты намекаешь на то, что я уехала бы с мужчиной, зная, что он обручен с другой? – отрезала она.
– А почему бы и нет, – пожал Паскуале плечами. – Мы уже установили много лет тому назад, как мало для тебя значит мораль. Что касается секса, меня ничто бы в тебе не удивило, bella mia.
И зачем только я разрешила ему войти в комнату? – возмущенно подумала Сюзанна. Ведь той девочки, которая жила в его доме и должна была выполнять его прихоти и приказы, давно уже нет.
– Я не для того разрешила тебе войти сюда, чтобы ты меня оскорблял. Так что, если ты все сказал, выметайся. Немедленно!
Но Паскуале не двинулся с места. На его лице не отразилось никаких эмоций, оно оставалось жестким и неумолимым.
– Я не уйду до тех пор, пока ты не дашь слово, что оставишь в покое Сальваторе.
Он не догадывался, что она и на пушечный выстрел не подпустила бы к себе Сальваторе или кого другого – обручен он или нет! Неприятностей от мужчин было неизмеримо больше, чем пользы. Она могла бы рассказать ему об этом, если бы именно он не растоптал ее нежные, неокрепшие чувства. У нее закипала кровь при одном только виде этого холодного, уверенного в себе человека, отдающего ей приказы.
– Я вижу, что тебе все еще нравится командовать людьми, Паскуале, – произнесла она презрительно. – Сначала ты выбираешь друзей для своей сестры, а теперь вмешиваешься в личную жизнь секретарши. Скажи, ты получаешь удовольствие, когда пытаешься управлять людьми?
– Иногда вмешательство бывает необходимым, – высокомерно заявил он, не обращая внимания на ее сарказм.
– Ты так считаешь? – съязвила она. – А твоя секретарша… как ее зовут?
– Кристина. А что? – Он нахмурился и грозно посмотрел на Зуки.
– Бедная Кристина, – проговорила она, не отводя взгляда и покачав головой.
– Бедная Кристина?
– Конечно. Ты ведь считаешь, что защищаешь ее. А тебе не кажется, что не стоит обручаться с человеком, которому не доверяешь? С мужчиной, который едет на юг Франции с другой женщиной?
У Паскуале задергалась щека.
– Да, я стал бы беспокоиться о судьбе любой женщины, кроме тебя, Зуки. – Лицо его пылало от ярости.
– И что это должно означать?
От его циничного смеха у нее волосы зашевелились на затылке.
– Хотя я и не одобряю поведение Сальваторе, в какой-то степени я его понимаю. Ведь я сам был жертвой твоих чар. – Голос его стал вкрадчивым: – Знаешь, ты прирожденная Цирцея. Ты готова очаровывать без всякого умысла. Твое великолепное тело предназначено для любви, а кошачьи глаза обещают такие удовольствия, о которых можно только мечтать. Какой мужчина способен всему этому противостоять? Даже я почти сдался. Сальваторе настоящий мужчина, а Кристина – уважаемая молодая женщина, оба они члены итальянской общины Нью-Йорка и, естественно, должны соблюдать приличия. Половые отношения до брака – не в наших обычаях, поэтому женщина, чтобы ее уважали, должна себя блюсти. Понимаешь, к чему я это говорю, сага?
Конечно, она все поняла. Но как, вопреки всему, ее ранили его слова!
– Четко и ясно, – пробормотала она, пытаясь скрыть свои чувства. – Значит, по-твоему, мужчине разрешено погулять до свадьбы с кем угодно, а женщине остается только дожидаться первой брачной ночи?
– Я был прав! – разбушевался он типично по-итальянски. И куда только подевался его американский прононс, которому он научился в своем привилегированном колледже! – Все та же драная кошка! И какой женщине пришли бы в голову такие мысли?!
– Да любой, которая устала от лицемерия! – крикнула она, понимая, что ее понесло и теперь ей не сдержаться. Однако Зуки сейчас было все равно, что Паскуале о ней подумает, – все равно! – Как ты смеешь заявлять, что женщина должна быть чище снега, а мужчина может делать все, что ему вздумается! Что мужчине позволено безудержно удовлетворять свои желания, а женщины должны во имя каких-то условностей их сдерживать?!
– А ты считаешь, что так не должно быть? – неожиданно насторожившись, удивился он.
Она считала именно так, но у нее недоставало опыта, чтобы аргументировать свои суждения, однако Паскуале об этом не подозревал. Более того, он никогда бы этому не поверил; так что ей нечего терять. Выпятив подбородок, она вызывающе поглядела на своего оппонента, полная решимости как можно сильнее его рассердить.
– Да, считаю! Я за равноправие! Не должно быть для мужчин одних правил, а для женщин – других. Или они живут по одним правилам, или эти правила вообще не нужны!
– А у тебя… – спросил он, прикрыв глаза, – у тебя было много любовников, Зуки?
Она заметила, как сверкнули глаза Паскуале, и поняла, что он ревнует! Ревнует? Он и тогда, много лет назад, хотел заняться с ней любовью, но не смог, так как не уважал ее.
Сожалел ли он сейчас о том своем решении? Зуки вдруг поняла, каким может быть ее ответный удар.
– А что, если было? – тихо спросила она, и нарочитая загадочная улыбка заиграла в уголках ее губ.
Паскуале замер, как будто его ударили. Глаза его засверкали гневом, он казался современным воплощением самого дьявола. Потом он кивнул и с трудом выдавил:
– Каким же я был дураком, что не взял тебя, когда ты себя предлагала! И мог бы это сделать много, много раз, чтобы ты навсегда запомнила меня. Запечатлеться на твоем теле и в твоей голове так, чтобы, будучи с другим мужчиной, ты думала только обо мне, чувствовала только мои губы, желала, чтобы это я держал тебя в своих объятиях, я входил бы в твое тело, заставляя тебя рыдать от наслаждения.
