Мелани Милберн - По ту сторону полуночи
— Думаю, к сексу все относятся по-своему, — наконец сказала она. — То, что хорошо для одного, может быть не совсем хорошо для другого. Главное — чувствовать себя комфортно, чтобы полнее выразиться… сексуально.
— Откуда же ты знаешь, что с Джулианом тебе будет комфортно?
Белла взяла бокал — просто для того, чтобы занять чем-то руки.
— Я не сомневаюсь, что он всегда будет относиться ко мне с должным уважением. Джулиан считает, что секс это дар божий, а не удовлетворение собственных нужд.
Эдуардо фыркнул:
— Ты имеешь в виду, что перед тем, как постелить супружеское ложе в брачную ночь, он помолится?
Белла устало на него посмотрела:
— Ты безбожник.
— А ты маленькая дура, — парировал он. — Ты даже представления не имеешь, во что ввязываешься. А что, если он не тот, за кого себя выдает? Может, это его целомудрие — всего лишь уловка, чтобы заполучить твои деньги?
— Ради бога!
— Правда, Белла. — Его взгляд внезапно стал серьезным. — Ты одна из самых богатых женщин Британии. Неудивительно, что мужчины толпятся у твоего порога.
Белла пригвоздила его к стулу ледяным взглядом:
— А тебе не приходило в голову, что они поступают так из-за моей ослепительной красоты и яркой индивидуальности?
Эдуардо открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл. Он глубоко вздохнул и убрал со лба прядь волос.
— Твоя красота и яркая личность не подвергаются сомнениям, однако тебе следует быть более объективной.
Белла уселась поудобнее.
— И это говорит человек, который все измеряет чеками и финансовыми отчетами. — Она закатила глаза. — Неужели ты никогда не совершаешь неожиданных, спонтанных поступков?
Эдуардо пристально посмотрел на нее:
— Принимать решения, ни на чем не основываясь, я не желаю. Представление о ком-либо может быть затуманено увлеченностью. Чем сильнее увлеченность, тем сложнее увидеть, каков на самом деле тот или иной человек.
— Когда ты стал таким циничным? — спросила Белла.
Эдуардо внимательно посмотрел на свой бокал:
— Я таким родился.
— Я тебе не верю.
Он посмотрел ей в глаза все с той же полуулыбкой:
— Все пытаешься спасти мою грешную душу, Белла? Я думал, ты давно сдалась.
— Ты кому-нибудь рассказывал о своем детстве? Откуда ты? — не унималась она.
Его лицо превратилось в каменную маску.
— Нечего рассказывать.
— У тебя должны были быть родители. Мать, по крайней мере. Кто она?
— Белла, оставь.
— Ты должен хоть что-то помнить о своем детстве, — давила на него Белла. — Забыть абсолютно все невозможно. Ты же не родился подростком, имеющим проблемы с законом.
Эдуардо недовольно фыркнул и потянулся за бокалом.
— Я почти не помню свое детство.
Белла наблюдала, как его адамово яблоко ходит вверх-вниз. Несмотря на маску, которую надел Эдуардо, в том, как он глотал вино, ощущалась какая-то злость и еще что-то. Она пока не могла разобрать, что это.
— Расскажи, что помнишь.
Повисла мертвая тишина, воздух стал таким плотным, что казалось, потолок медленно опускается и кислорода становится все меньше.
Белла продолжала рассматривать лицо Эдуардо. Маска исчезла всего на секунду, однако она успела разглядеть бьющуюся на виске вену. Морщинки вокруг рта стали глубже, словно он пытался сдержать некую эмоцию, похороненную глубоко внутри. Ноздри Эдуардо раздувались при каждом выдохе. Она заметила, как он сжал бокал в руке — так сильно, что костяшки пальцев побелели.
— Почему тебя выгоняли из всех приемных семей?
Их взгляды встретились. Его глаза потемнели, а где-то в их глубине вспыхивали искорки, от которых у Беллы подгибались колени.
— С чего ты взяла, что меня выгоняли? — спросил он с улыбкой, больше похожей на оскал. — Я был бунтарем. Изгоем. Испорченным до мозга костей. Не заслуживающим прощения.
От этих слов у Беллы пересохло во рту. Настроение Эдуардо пугало ее, но она была полна решимости узнать о нем как можно больше. Его загадочная натура вызывала у нее неподдельный интерес. Белла всегда находила его сдержанную и отстраненную манеру поведения неотразимой.
— Что случилось с твоими родителями?
— Они умерли, — сказал он так, будто это ничего для него не значило. На его лице не мелькнуло ни одной эмоции. Не было даже намека на эмоцию. Это по-прежнему была каменная, ничего не выражающая, непроницаемая маска.
— Значит, ты сирота? — предположила Белла.
— Значит, да, — усмехнулся Эдуардо, одним глотком осушив бокал. — Сирота.
— Сколько тебе было лет, когда они умерли?
Казалось, прошел целый год, прежде чем он ответил. Каждая секунда затянувшейся паузы была невыносимо долгой. Это была немая борьба, но, как подозревала Белла, не между ней и Эдуардо. Два разных человека боролись в нем: одиночка, которому никто не был нужен, и человек под маской, который втайне нуждался в близком друге.
— Я не помню отца, — произнес Эдуардо все с тем же равнодушным выражением.
— Он умер, когда ты был совсем маленьким? — не отставала Белла.
— Да. — Его лицо не выражало абсолютно ничего. Ни намека на печаль или на сожаление о потере.
Белла подождала пару минут перед тем, как спросить:
— Что с ним случилось?
Сначала она подумала, что ответа не последует. Пауза тянулась и тянулась, и казалось, ничто уже не нарушит тишину.
— Он ехал на мотоцикле и попал в аварию, — наконец ответил Эдуардо. — На нем не было шлема. Хотел покрасоваться.
Белла не отступала:
— А твоя мать?
Его губы едва заметно дрогнули.
— Мне было пять лет. — Он отпил глоток вина, опустил глаза и стал крутить бокал в руках, сосредоточенно рассматривая жидкость, плещущую о стекло.
— Что с ней случилось?
— Она умерла.
— Как?
Снова наступила мертвая тишина.
— Самоубийство.
Белла открыла рот. Ей не хватало воздуха.
— Это ужасно!
Эдуардо равнодушно пожал плечами.
— Все равно после смерти отца она и не жила толком. — Он запрокинул голову и опять разом осушил бокал, а затем с глухим стуком поставил его на стол.
Белла нахмурилась, представив Эдуардо маленьким одиноким мальчиком-сиротой. Она была подавлена, когда ушла ее мать, но, по крайней мере, Клодия жива. Как он справился с потерей матери в таком юном возрасте?
— Твой отец был итальянцем?
— Ага.
— А мать?
— Англичанкой. Она познакомилась с моим отцом в командировке в Италии.
— А кто о тебе заботился, когда она умерла?
Эдуардо бросил салфетку на тарелку и отодвинулся от стола. Все его эмоции скрывались под бесстрастной маской, словно комната за запертой дверью.
