Татьяна Савина - Новый лик любви
Обзор книги Татьяна Савина - Новый лик любви
Татьяна Савина
Новый лик любви
Слова звучат приглушенно, будто пробиваются сквозь толщу спрессованного воздуха. И не хочется ни вслушиваться, ни отвечать. С ней всегда так бывает, когда страх окружит со всех сторон, сдавит кольцом, парализует, проникнув внутрь. Что же будет завтра? Как она только решилась на это? Ведь уже решилась…
— А ты слышала, что Пугачеву неудачно прооперировали? Представляешь, если уж ее… Ой-ой-ой, что с нами могут сделать!
Геля заставила себя поддержать разговор:
— Никто ни отчего не застрахован. А что с ней случилось? Ты ту самую Пугачеву имеешь в виду? Аллу?
— А какую еще? — удивилась Даша. — Ты Пугачевых много знаешь, что ли? Она — супер, правда? Мамочка моя на ней просто помешана. Из-за ее «Миллиона алых роз» с моим отцом развелась, прикидываешь? Ты, говорит, ради меня никогда таких глупостей не делал. Вот она — сила искусства!
— Да уж… А сила любви где?
— Да ну тебя! А тут Алле, короче, имплантанты засадили в подбородок и еще куда-то, все на лице. А у нее аллергия началась, врачи не ожидали такого осложнения. Пришлось удалять имплантанты, прикинь? В Питере операцию делали. Какая-то там жутко элитная клиника. Жалко ее, правда?
— Пугачеву или клинику?
Возмущенно ахнув, Даша звонко шлепнула себя по колену:
— Ей еще и смешно! Не боишься, что ли?
Геля смягчилась:
— А откуда ты все это знаешь? Ну, о Пугачевой…
— В газетах же писали, ты не читаешь, что ли?!
Пришлось признаваться:
— Не люблю я газеты, вот книги — это другое дело.
Поерзав на коричневом кожаном диване, стоявшем в просторном солнечном холле отделения лицевой хирургии, Даша кокетливо подогнула под себя ногу и, подперев рукой свой тяжелый подбородок, который хирургу и предстояло исправить, насмешливо протянула:
— Книги! Супер! Ну, и какие же? Классику, что ли?
Геля отвела глаза:
— А что в этом смешного? Я очень «Братьев Карамазовых» люблю. «Идиота»…
— Вот идиотка!
«Господи, зачем я разговариваю с ней о Достоевском? — затосковала Геля. — Действительно, идиотизм…» И все же добавила:
— А у Толстого? «Анна Каренина», «Война и мир» — это же по-настоящему интересные романы! Если забыть все, что в школе наговорили…
Сморщившись, Даша проворчала:
— Да ну, муть какая-то…
— Ты ведь даже не читала…
— Вот еще, время тратить! Зачем ты тогда лицо себе делаешь, если читать всю жизнь собираешься? Книжка любую уродину стерпит!
…Уродина. Страшила. Баба-Яга. Именно эти слова Геля Арыкова слышала у себя за спиной с тех пор, как начала что-то понимать. Последнее, конечно, уже в старших классах… Но еще в садике, когда воспитатели разбивали их на пары, чтобы куда-то отвести или начать урок танцев, ни один из мальчишек ни разу не поймал ее руку, не сжал в своей маленькой, горячей. Уж ей бы запомнилось это прикосновение, потому что их было совсем… Да что там! Совсем не было… Так и представляет себе: музыка уже играет, а Геля все еще стоит одна на уголке красного ковра. Его узоры она, наверное, будет помнить всю жизнь. Стоять и смотреть — вот ее удел, она уже в три года начала понимать это. Никто из ребят не хотел дотрагиваться до нее, словно Гелино уродство могло оказаться заразным. Те малыши еще не знали таких мудреных слов, как «наследственность» и «генетика». Некоторые и до сих пор не знают…
А ведь тогда на ее лице еще не было этой жуткой угревой сыпи, которую ничем не вылечить. Когда ее кожа покрылась прыщами, отец даже подсмеивался: «Девушка-то у нас созревает, а? Ничего, доча, ничего, потерпи маленько. Через это все проходят».
Тогда еще никто не подозревал, что Геля через это не пройдет. Она так и застрянет на той подростковой стадии, когда все девчонки уже перестанут давить прыщи и мазаться антибактериальным «Клерасилом». А нос-слива только разбухнет, совсем опустится к губам, таким тонким, будто их и нет совсем… Однажды, еще классе в девятом, она услышала, как на перемене мальчишка, с которым Геля сидела за одной партой, похохатывая, говорил приятелям из параллельного класса: «Представляете, как с Арыковой целоваться? Надо сначала ее нос двумя пальцами зажать и так держать его, пока губы ищешь. Да только уже стошнит, пока найдешь!» И все смеялись…
Даша не вытерпела:
— Да ты меня слышишь или нет?
Стряхнув подкравшееся из прошлого жуткое наваждение, Геля торопливо закивала:
— Конечно, слышу. А… что ты сказала?
— Я, говорю, в этой клинике все подешевле, ты уже поняла? Может, у них и хирурги подешевле?
Ангелина представила отекшее от усталости и явно нетронутое скальпелем лицо Анатолия Михайловича Медведева, которому завтра предстояло сделать из нее красавицу. Не хотелось верить, что он может заниматься своим делом спустя рукава…
— Увидим, — ответила она уклончиво.
Шмыгнув носом, Даша мрачно заметила:
— Когда увидим, поздно будет. Надо было раньше кого-нибудь найти, кто здесь оперировался. Хоть посмотрели бы на результат… Ты видела, сюда этот артист лег… Как его? Ну, смешной такой! Вечно придурков в комедиях играет. Рожа у него такая, супер! Он-то, наверное, навел справки, прежде, чем ложиться под нож, да? Может, и ничего здесь… А вот ты почему эту клинику выбрала?
Геля припомнила:
— Мне одна старушка посоветовала. Бабушка Вера. Ну, вроде знахарки, лечит от всяких болячек… Она говорит, это хорошая больница, хотя вообще врачей советует остерегаться. Они вглубь редко смотрят.
Выразительно обведя пальцем подбородок, Даша отозвалась:
— А мне вглубь и не надо. Меня исключительно поверхность интересует. Тебя нет, что ли?
«Если б они могли прооперировать мне сердце… Вырезать из него всю боль. Память о Сережке удалить…» — И как всегда при мысли о нем Геле захотелось съежиться, обхватив плечи, уткнуться в колени, чтобы не видеть больше никого на свете. И чтобы ее никто не видел… Чтобы его смеющееся лицо, самое красивое лицо, наконец стерлось из ее памяти. Ведь смеялся-то он над ней… Над уродством ее. Как жить с этим?!
— Ты чего? — не отставала Даша.
— Ничего. Спать пора. Доктор говорил, что надо хорошенько выспаться перед операцией.
— Странная ты… Мало ли чего они говорят! Ты, может, и родителей во всем слушаешься?
— А это так глупо?
— Отсталая ты какая-то… Как еще на операцию решилась? Такие обычно так и живут.
«Я и не решилась бы, если б дядю не занесло австралийским ветром». Она не стала признаваться в этом Даше, потому что та могла уцепиться за такую подробность, и растянуть разговор на всю ночь. Геля понимала, что это мандраж перед операцией делает новую знакомую настолько невыносимой, и все же встала, мысленно умоляя не ходить за ней и не задавать больше никаких вопросов. И вообще, главное сейчас — не думать, не думать. Не представлять, как светятся на солнце золотистые Сережины волосы, как сияют его глаза… Даже учителя признавались (она случайно услышала), что настроение поднимается, когда урок проходит в том классе, где учится Сережа Колесников. Потому что его лицо всегда лучится счастьем. Геля сморщилась: не в тот момент, конечно, когда он смотрит на нее… Да и замечал ли он ее вообще? Она до боли закусила губу: замечал. Вот только ее лицо, если и вызывало у него желание улыбнуться, так лишь с издевкой. А как еще можно смотреть на Бабу-Ягу?!
