Жюльетта Бенцони - Кречет. Книга I
— Мне нет прощения, Гунилла. Вы, действительно, очаровательны…
Комплимент не вызвал ее улыбки, наоборот, она даже раздраженно передернула плечами.
— Держите ваши любезности при себе! Я искала вас не для того, чтобы их выслушивать. Это она меня попросила. Она хочет вас видеть…
— Она?
— Не прикидывайтесь дураком! Ситапаноки, конечно, кто же еще! Она не может выйти в поселок: генерал Вашингтон просил ее не показываться. И она взяла с меня обещание привести вас. Вы идете?
— Готов идти за вами. Куда мы?
— Нас оставили на попечение жены пастора.
Это добрая женщина, хотя и строгих правил.
Она приняла меня, как родную дочь, но видеть под своим кровом индианку не слишком ей по нраву.
— И вы думаете, что в такой дом впустят мужчину? Да она выставит меня за дверь!
— Она ничего не узнает. Миссис Гибсон из тех женщин, которые всегда найдут выход из положения. Она поместила Ситапаноки в отдельном домике, где находится мастерская, якобы из уважения к супруге вождя, к тому же та сама отказывалась жить под одной крышей со служителем Великого Божества бледнолицых. Это в глубине сада. Никто вас не увидит.
— Что хочет от меня Ситапаноки?
Гунилла шла впереди Жиля. Его вопрос, казалось, был безобидным, однако он увидел, как спина девушки напряглась, и она внезапно обернулась, гневно сверкая глазами.
— Я об этом ничего не знаю и знать не хочу!
Я пошла за вами, потому что она грозилась пойти сама, если бы я не согласилась… Черти бы ее взяли, эту индианку! Это дьявол, как и ее сородичи!
И, не желая дальше объясняться, Гунилла подобрала юбки и побежала на край деревни. Жиль следовал за ней, вынужденный нестись с той же скоростью. Он знал дом пастора Гибсона, но не предполагал, какой путь выберет его провожатая.
Она заставила его обогнуть ограду, перелезть через живую изгородь из кизилового кустарника и наконец остановилась перед узкой деревянной лестницей.
— Вам остается только подняться. Это наверху! — промолвила девушка, указывая на освещенное окно. — Уйти вы сможете тем же путем.
Прощайте!
Она исчезла в темноте сада, а Жиль с бьющимся сердцем, перешагивая сразу через несколько ступенек, взобрался по шаткой лестнице. Повинуясь его нетерпеливой руке, дверь открылась, и Жиль вошел в простую светлую комнату с деревянной мебелью и трогательными занавесками с муслиновыми оборками: было ясно, что приготовлена комната для девушки. Освещал ее только огонь в камине, и Жиль не сразу увидел Ситапаноки. Лишь повернувшись к кровати, которая стояла в самом дальнем от камина углу, он увидел индианку. Она лежала, укрывшись одеялами до самого подбородка и, казалось, спала.
Он тихонько подошел, проклиная сосновые половицы, скрипевшие под его ногами, и на минуту остановился, чтобы полюбоваться на нее, затаив дыхание, жадно наслаждаясь ее красотой.
В обрамлении темных волн распущенных волос лицо молодой женщины сияло, как золотой цветок. Длинные ресницы отбрасывали нежную тень на ее щеки, порозовевшие от жара печи. Влажные губы были полуоткрыты, как будто во сне она ждала поцелуя. Очарованный, Жиль никак не мог поверить, после холодной тьмы, в этот прелестный женский рай.
Он уже было собрался наклониться над спящей красавицей, но тут она, не раскрывая глаз, прошептала:
— Ты быстро пришел! Я даже не успела заснуть. Это любезно с твоей стороны…
Ирония в ее голосе нарушила очарование. Жиль подавил свой порыв.
— Ты звала меня. Зачем мне было заставлять тебя ждать? Что ты хочешь от меня?
— Просто спросить. Это ты отвезешь меня к моему мудрому супругу Сагоевате?
— Нет. Генерал Вашингтон не хочет этого.
Неожиданно глаза ее раскрылись, обдав его сияющим жаром, в котором искрилась легкая насмешка.
— Значит, ты просил его об этом?
— Конечно! Я считал своим долгом отвезти тебя и в то же время хотел в глазах твоего мужа очиститься от обвинения в похищении, которое Хиакин, должно быть, взвалил на меня.
Индианка улыбнулась, прикрыла глаза, исподтишка сквозь ресницы разглядывая молодого человека. Себе она могла признаться, что ни один мужчина не нравился ей так, как этот юноша. Война пошла ему на пользу. Эти последние недели сделали более твердыми черты его лица, раз и навсегда превратив подростка в мужчину, и Ситапаноки не пришлось слишком напрягать свою память, чтобы представить под темным сукном мундира прекрасно сложенное сильное тело. Да еще этот взгляд, как голубой лед, эта складка в углу твердых губ, одновременно насмешливая и циничная. И в самом деле, красивый зверь, такой же красивый, как Корнплэнтер, но, конечно, более привлекательный.
— Только поэтому? Ты действительно хотел передать меня в руки мужа или же…
— Или что? — спросил он, насторожившись.
— Ничего!.. Мне, видно, приснилось, как однажды вечером в моем вигваме ты умолял меня бежать с тобой… Сны, видишь ли, — вещь странная: мне кажется, я до сих пор слышу твои слова. Ты говорил: «Если ты уйдешь со мной, я буду любить тебя так, как никогда никто другой не сможет…»
— Тебе не снилось. Эти слова говорил я и не отказываюсь от них, но…
— Но? Вот слово, которого женщины терпеть не могут.
— Прости меня. Я тогда был искренен, но столько всего произошло. Я больше не принадлежу себе… Я офицер генерала Вашингтона.
— Ты хочешь сказать, что не любишь меня больше?.. Жаль! А я-то была готова полюбить тебя…
Она резко сбросила одеяла и предстала перед молодым человеком совершенно обнаженная.
Индианка откинула за спину копну своих темных волос, и это движение как бы выпустило из плена ее выпуклые груди, возвышающиеся как два гордых холма. Но она не приблизилась к Жилю, а прошла мимо, как если бы он вдруг перестал существовать, и подошла к огню, покачивая высокими бедрами, переходящими в крутые и плотные ягодицы, которые просвечивали сквозь сверкающий занавес ее волос.
Чувствуя, что его горло вдруг пересохло, будто пустыня в летнюю сушь, и кровь стучит в висках, Жиль не мог оторвать от нее глаз. Он видел совершенный контур ее тела, выделяющийся на красноватом фоне огня. Он услышал свой хриплый голос, который шел будто из-под земли:
— Чего ты добиваешься? Ты говоришь, что была готова полюбить меня?
— А почему же я пришла сюда и искала тебя, хотя проще было вернуться к себе, когда скиннеры убили Эвенджера и сожгли ферму?
Она медленно повернулась, представляя его взору сводящий с ума силуэт тела, дерзкий изгиб груди над бесконечно волнующей линией плоского живота и мягкую выпуклость тщательно выщипанного лобка. Ее голос стал более низким и скребком прошелся по нервам юноши.
— Я хотела тебя еще в лагере моего мужа и хочу тебя сейчас. О, я знаю, что тебя останавливает! Ты боишься рассердить человека, которому ты решил служить… но это еще не все! Есть и другие причины… А вообще-то, может быть, я ошиблась… может быть, ты на самом деле не мужчина?
