Мишель Моран - Дочь Клеопатры
— Это хорошая новость, Селена. Ты сможешь жить собственным домом, как Юлия и Марцелл.
— Они любят друг друга! — возразила я. — Тебе лучше других известно, к чему ведут нежеланные браки.
Она заметно вздрогнула. Не хотелось причинять боль этой женщине, но в моих словах была чистая правда.
— И зачем Александру жена, — продолжала я, — которой он даже не знает?
— Многие узнают своих жен только на свадьбе. Так принято…
— Но мы против!
Октавия отпрянула, потрясенная моим пылким сопротивлением. Впрочем, Август наверняка ожидал чего-то подобного, иначе не стал бы писать, чтобы меня заранее подготовили.
— Обсудим это через несколько месяцев, — предложила хозяйка виллы. — А пока что я совершенно не вижу причин, почему вы должны расставаться, когда сделаетесь семейными людьми.
— А если кого-то из нас пошлют в Египет, а кого-то в Грецию? Или вдруг Александра не собираются возвращать на родину и нас попросту поселят в разных концах империи? Ливия может устроить и не такое.
— Ливия здесь ни при чем. В подобных делах последнее слово — всегда за моим братом. — Поднявшись с кушетки, Октавия сокрушенно вздохнула. — Не стоило вам ничего говорить. Сегодня такой светлый день, разве можно его омрачать? Не бойтесь, вам суждены удачные браки. Очень счастливые.
Я почему-то не разделяла ее уверенности.
Юлия и Марцелл ожидали нас в атрии. Увидев наши лица, они немедленно принялись расспрашивать, что случилось.
— Письмо от Августа, — пояснил мой брат.
— Похоже, меня скоро выдадут замуж, — прибавила я.
— За кого? — воскликнул Марцелл.
— Только не за Тиберия! — испугалась Юлия.
Меня даже передернуло.
— Нет. Ливия этого не допустит.
— Ну, если не за него, — просветлела она, — тогда чего бояться?
— Вспомни Горацию, — возразила я. — И тысячи прочих ужасных браков. В Египте женщине позволяют самой выбирать себе мужа.
Марцелл приобнял меня за плечи и прошептал:
— Не забывай, кто наследник.
Я не могла сдержать улыбку.
Впрочем, если не считать зловещего письма, праздник удался на славу. Это был, кажется, лучший день рождения на моей памяти. Александр, как обычно, выиграл на бегах. Всю ночь накануне шел дождь, но брат отлично знал лошадей, которые предпочитали мокрую скаковую дорожку сухой, и, просмотрев свои прошлые записи, сделал ставку на «белых».
— Пятьдесят денариев египетскому царевичу, — произнес служитель цирка, передавая ему тяжелый красный мешочек с деньгами.
Еще пятьдесят достались Марцеллу.
Мы отправились вместе на Форум и накупили на выигрыш сладкого снега, несмотря на стужу, а после запили его теплой смесью вина и меда.
В театре Луцию не понравилась речь, и мы впятером дружно крикнули:
— Медведя сюда!
Пьеса была ужасна, но разве в этом дело? Мы хихикали над сенатором, который уснул прямо на скамье, и над женщиной, чей могучий храп отвлекал актеров. Солнце давно уже село и преторианцы валились с ног, когда мы с Александром вернулись к себе.
— Felicem diem natalem! — повторил он и крепко обнял меня. — Сладких снов.
— Куда ты?
Брат молча улыбнулся.
— Не боишься, что кто-нибудь передаст Октавии?
— Всего одна ночь.
— Но далеко не первая, — сурово отрезала я. — Рабы начинают болтать.
— И пусть, — глухо вымолвил он. — Через полгода нас с тобой свяжут по рукам и ногам. Почему бы не наслаждаться свободой, пока еще можно?
Я проводила его глазами, захлопнула дверь и задула светильники. Глаза уже закрывались, когда мне почудилось, будто из атрия долетел звук шагов. Может быть, Александр передумал? Дверь так и не скрипнула, и я погрузилась в сон, полный очень странных видений. И вдруг, точно по команде, проснулась. По мрамору шлепали чьи-то сандалии. А потом тишину разорвал жуткий крик, похожий на вопль раненого животного. Захлопали двери, рабы принялись окликать друг друга, кто-то просил огня. Я спрыгнула с кушетки, набросила на себя накидку, но никак не могла в темноте нащупать сандалии. Когда они наконец нашлись, из коридора уже доносились женские рыдания; Витрувий что-то выкрикивал, перекрывая безумную неразбериху. Я замешкалась у двери, еле отыскала ручку, с силой дернула за нее и вышла в коридор.
Антония с Тонией уже стояли там, дрожа в ознобе и кутаясь в толстые льняные покрывала.
— Что случилось? — воскликнула я, но никто не ответил. — Кто кричал?
Они покосились на комнату Луция.
— Александр! — вырвалось у меня.
— Не ходи туда! — взмолилась Антония.
— Почему?
Мимо нас пробежали рабы с горячей водой. Появился Витрувий с какой-то бутылкой и тканью для перевязывания ран. Я медленно, точно во сне, приблизилась к двери, заглянула в комнату — и у меня чуть не подкосились ноги.
— Уведите ее! — приказал наставник.
Дюжина человек суетились вокруг Луция, распростершегося на полу с раной в груди. Александр, в белой тунике с плащом, недвижно лежал на кушетке. Рабы подступили ко мне, протягивая руки, но я завизжала:
— Прочь! — и бросилась к брату.
Через его одежды на простыню просочилась кровь. На шее зияла ужасающая рана. Щеки на ощупь были уже холодными.
— Нет! — шептала я снова и снова. Потом закричала: — Не-е-ет!
Так, чтобы сама Исида услышала.
Кто-то взял меня на руки. Кто-то произносил слова, которых я не понимала. Перед глазами разорвалась вспышка — потом возникли откуда-то книги и чертежи. Я лежала на мягкой кушетке в библиотеке. Из пустоты появлялись то Галлия, то учитель Веррий, их сменяли Агриппа и Юба. Порой я не понимала, сон это или явь. Когда рассвело, Галлия силой заставила меня взять чашу.
— Пей.
— Не могу.
— Ты плакала целую ночь. Человеку нельзя без жидкости, — настаивала она.
Я послушалась, но вкуса питья не ощутила. Из атрия доносился голос нумидийца: кажется, тот допрашивал рабов. Как только Юба ко мне приблизился, я отвернулась к стене.
— Селена, — ласково произнес он.
Я смежила веки.
— Понимаю, тебе сейчас не до разговоров, но если я только дознаюсь, кто это сделал…
— Скажите одно, — прошептала я. — Брата… больше нет?
Агриппа и Юба стояли рядом, но ни один из них не произнес ни слова.
— Умер? — вскрикнула я.
Галлия поспешила ко мне.
— На него напали, Селена. Спастись было невозможно.
Перед глазами все расплылось от слез, но разум вдруг прояснился.
— Вы правда желаете знать, кто это сделал? — осведомилась я.
— Да, — отозвался Юба.
— Тогда разыщите Октавию! Пусть покажет письмо от Августа!
Нумидиец нахмурился.
