Вера Крыжановская - Рекенштейны
Широко раскрыв глаза, Танкред молча глядел на нее. Голова его кружилась, а между тем в одно мгновение для него разъяснилось отношение к нему молодой девушки: ее ненависть, насмешки и двусмысленные намеки.
Прелат, вставший для встречи графини, глядел на вошедшую не менее изумленный, не понимая, что значит присутствие здесь компаньонки баронессы.
— Мадемуазель Берг, какими судьбами? Я ожидал мадам Рекенштейн, так как мне сейчас подали ее карточку, — сказала он, пожимая ее руку и принимая от нее сверток бумаг.
— Я и есть графиня Рекенштейн, ваше преосвященство, и вот все мои документы, — спокойно отвечала Лилия, бросив холодный и насмешливый взгляд на мужа.
— Нет, это превосходит всякое вероятие! — воскликнул прелат. — Видано ли когда-нибудь, чтобы муж не знал своей жены и несколько месяцев посещал дом, где она живет, не зная кто он! Месье Рекенштейн, признаете вы или нет за свою супругу особу, здесь стоящую?
Танкред уже преодолел свое первое смущение и, несмотря на досаду, которую вызвало в нем его смешное положение, будто гора спала с его сердца с той минуты, когда Нора оказалась Лилией. Легкий румянец оживил его бледное лицо, и странно звучал его голос, когда он ответил, принимая от священника бумаги:
— Я не могу не верить заявлению присутствующей здесь особы, хотя та, с которой я венчался, была совсем иной. Впрочем, ваше преосвященство, вы знаете из моих рассказов странные подробности моего брака.
Он развернул бумаги и внимательно прочитал метрическое свидетельство, брачное свидетельство и, наконец, паспорт на имя Норы Берг; рассмотрел марки и гербы, затем, сложив два первых документа, опустил к себе в карман, а паспорт разорвал и бросил обрывки на пол.
Лилия, удивленная и оскорбленная этим очевидным недоверием, побледнела от досады и сделала шаг к нему, меж тем как прелат с любопытством наблюдал за ними.
— Что вы позволили себе сделать? — воскликнула молодая девушка с пылающим взглядом.
— Лишь то, что я имел право и обязанность сделать, — отвечал спокойно граф. — Закон запрещает жить с фальшивыми документами; такие случаи предусмотрены сводом законов о наказаниях. Вы жили не под именем вашего мужа, и я уничтожил паспорт, каким вы не имели права пользоваться. Два других документа я прячу, так как их место у меня. Слишком долго для графини Рекенштейн вы скитались по свету.
— Я перестаю быть ею.
— Это другой вопрос. Пока вы носите это имя, на вас лежат обязанности относительно него. Если в течение пяти лет вы серьезно желали порвать нашу связь, вы всегда могли меня найти, я достаточно известен в Берлине и никогда не прятался под чужими именами. Я не говорил о моем браке с убежавшей от меня женой, но никогда не отрекался от него, как вы. Вы говорите, что ваш отец принудил вас к этому супружеству; я этого не знал, но ваше непонятное молчание давало повод к странным подозрениям. И во всяком случае вы не имели права, — голос его дрожал от сдержанной злобы, — вы не имели права наняться в услужение к баронессе Зибах, дом которой я посещаю, и заставлять меня разыгрывать перед глазами всех такую смешную роль.
Лилия слушала, сдвинув брови, это суровое, но справедливое обвинение; но в сердце ее накопилось слишком много горечи, чтобы спокойно обсудить дело.
— Я не могла, однако, умереть с голоду и должна была работать. В дом баронессы я попала случайно, для того вероятно, чтобы ближе узнать и оценить вас, — отвечала она с насмешкой.
— Вам надо было сперва развестись, а потом делать все, что вам угодно. Графиня Рекенштейн, жена человека богатого, не имела права оскандаливать своего мужа.
— Допустим, что я, по-видимому, виновата, так как не обратилась к великодушному супругу, всегда готовому принять меня под свой кров, хотя вот уже пять лет как он позабыл о моем существовании; и узнав, что я лишилась состояния и осталась совсем одинокой, довольствовался тем, что бросил мне известную сумму денег, позабытый долг, и с отчаянием просил развода. Но вы забываете одно обстоятельство, граф, что вы стыдились показать вашу жену, некрасивую до отвращения, и хотели заключить ее в Биркенвальде, чтобы скрыть от глаз всех людей это ярмо каторжника, затемняющее честь дворянина и кавалера. Беру вас в свидетели, ваше преосвященство, могла ли я, бедная, ненавистная, презираемая, просить чего-нибудь, искать убежища под кровом человека, который, пользуясь молчанием этой отдаленной супруги, праздновал в Берлине свои блистательные победы, никогда не носил предательского обручального кольца, чтобы не испугать легковерных женщин, слушавших его любовные речи.
В эту минуту она заметила, что кольцо надето у него на пальце.
— Ах, оно появилось для сегодняшней комедии, — сказала она с легким нервным смешком, — но, надеюсь, оно не долго будет безобразить вашу руку: развод скоро освободит нас друг от друга.
Танкред слушал молча, не отводя глаз от оживленного и подвижного лица собеседницы; при последних ее словах он насмешливо улыбнулся.
— Вы ошибаетесь. Я вам писал, и его высокопреосвященство свидетель того, что я пришел сюда с тем, чтобы отказаться от развода. Я не освобождаю вас от обязанности быть моей женой и предоставляю вам объяснять всем, как вы хотите, вашу причудливую идею служить у баронессы.
Испуг и досада выразились на лице молодой девушки.
— Что значит эта новая фантазия? Вы вымаливали у меня свободу; вот письма, которые служат тому доказательством. А теперь я требую развода. Слишком долго вы смеялись надо мной; я не желаю мужа, который никогда не исполнил ни одной из своих обязанностей относительно беспомощного существа, которому он клялся быть покровителем. Впрочем, — добавила она с большим спокойствием, — я более не принадлежу себе; я дала слово другому.
— Могу я узнать, кому вы дали так опрометчиво ваше слово? — спросил Танкред, сморщив брови.
— Фолькмару. Он любит меня всей душой и не будет краснеть за меня.
Краска, покрывавшая лицо Танкреда, мгновенно сменилась бледностью. Фолькмар любил ее, это правда; он совершенно забыл об этом среди своих разнообразных ощущений этого часа. Мысль разрушить его счастье ужаснула его. Но не может же он уступить ее!
— Евгений знает, что вы моя жена?
— Нет. Он выдал бы вам тайну, и я была бы лишена удовольствия сообщить вам это приятное, неожиданное известие, — отвечала Лилия с некоторым самодовольством.
— Вам это прекрасно удалось. Только вы слишком поспешили, и, дав обещание Евгению, вы поступили безрассудно. Двоемужество, графиня, преследуется законом точно так же, как и проживание под ложным именем. Но так как вы любите сюрпризы, я спешу взамен того, который вы так искусно мне устроили, преподнести вам со своей стороны неожиданное для вас заявление, что вы тотчас последуете за мной в Рекенштейнский замок, чтобы отдохнуть от трудов и утомлений. С этой минуты я снова беру на себя все права над вами, и если — хотя и по вашей вине — я не исполнял моих обязанностей относительно вас, как вы меня в этом упрекнули, впредь я буду исполнять их тем более исправно, — завершил он насмешливо и страстно.
