Натали Питерс - Опасное окружение
Я живо представила себе наш фамильный замок, он будто по волшебству возник из пены, поднимающейся над тазом.
– … И живут там хорошо, по-настоящему хорошо.
Я закусила губу и изо всех сил принялась тереть одно из линялых платьев Марты Хеннесси.
– Ты хотела бы вернуться туда? – спросила Дженни, глядя на меня печальными голубыми глазами, казавшимися огромными из-за нездоровой худобы лица.
– Во Францию? – переспросила я с горькой усмешкой. С тех пор как Эдвард Хеннесси привел меня сюда, я больше ни о чем и не мечтала. Иногда тоска по дому становилась такой сильной, что я едва терпела, чтобы не зарыдать. Я готова была отдать все, чтобы только вернуться домой.
– Да, – ответила я. – Мне бы хотелось еще раз увидеть дом.
В этот момент дверной проем заполнила могучая фигура хозяина.
– Идите поиграйте куда-нибудь, – приказал он дочерям.
Девочки испуганно обернулись и тихонько, словно маленькие мышки, юркнули за дверь.
– Скучаешь по дому? – сказал он с садистской улыбочкой, привалившись к косяку.
– Что, если и так? – спросила я, не отрывая глаз от стирки.
– Мне нет дела до того, француженка ты или ублюдок белого плантатора и его черной шлюхи. Не вижу разницы.
– Для меня разница очевидна, – отозвалась я. Хеннесси прошел в комнату и стал подле меня. От него несло табаком и потом. Я так ненавидела его, что одно его присутствие заставляло меня дрожать от отвращения. Я даже не старалась скрыть свои чувства.
От корыта шел пар, и я, спасаясь от жары, расстегнула блузку. Сейчас я стянула ее полы одной рукой и терпеливо ждала, пока хозяин удалится.
Маленькая пристройка задрожала от его хохота. Хеннесси подошел ко мне вплотную и дернул за руку.
– Ты редкая стерва, Француженка, – сказал он. – Едва увидев тебя, я понял, что ты из породы женщин, умеющих по достоинству оценить настоящего мужчину, и я был прав. А сейчас ты становишься такой же холодной и тоскливой, как Марта.
– Сам и виноват, – едко парировала я. – Трудно ожидать, что женщина, которая столько работает, захочет еще и в постели трудиться.
Хеннесси рванул блузку и грубо схватил меня за грудь. Я попыталась вырваться.
– Нет, – процедила я сквозь зубы, – убирайся. Или тебе дела нет до детей? Что, если они войдут?
– Пусть только попробуют, я их выпорю. Ну давай…
Хеннесси попытался меня обнять, а когда я не далась, наотмашь ударил по лицу. Мне показалось, что по мне прошлись кувалдой. Хеннесси поддел меня коленом и засунул руку под юбку. Я все еще пыталась бороться, но сил почти не было, и он опрокинул меня на пол.
– Мистер Эдвард, мул споткнулся и сломал ногу!
В двери стоял негр по имени Айра и смотрел на нас.
– Убирайся! – заревел Хеннесси. – Где?
– В поле, – сказал раб, неловко переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол. – Он упал в яму и лежит, будто мертвый, только дышит тяжело.
– Сейчас приду. А теперь, чтобы ноги твоей здесь не было.
Раб пропал. Хеннесси сжал кулаки. От гнева он будто сильнее раздулся. С нечеловеческим ревом он смахнул тяжелое корыто, вода залила пол, чистое белье упало в грязную мутную лужу. Он резко повернулся ко мне, будто ждал, что я начну возмущаться, но я, наученная горьким опытом, застыла как истукан и молча смотрела в пол. Хеннесси вышел, хлопнув за собой дверью.
Я не сразу вышла из оцепенения. Из ссадины под глазом сочилась кровь, и я глотала слезы пополам с сукровицей. Никогда я не чувствовала себя до такой степени униженной. Я поклялась, что отомщу ему, отомщу всем тем, из-за кого я здесь оказалась: Жоржетте, Арнольду, Гарту. Я и Гарта винила в своих несчастьях за то, что он не пришел на свидание и не увез меня до роковых событий. Я старалась не думать о Гарте Мак-Клелланде, слишком горькими и болезненными были эти размышления.
Я говорила себе, что судьба могла обойтись со мной еще жестче: я, например, могла оказаться на месте Марты Хеннесси. Вот и сейчас она была на плантациях табака, работая наравне с черными рабами: собирала урожай и относила вязанки под навес. Мы избегали друг друга. Она заговаривала со мной только тогда, когда надо было сделать какие-нибудь распоряжения. Я понимала, что каждый взгляд в мою сторону наполняет ее ревностью. Хеннесси переплюнул даже Жозе Фоулера. Только изощренный садист мог научиться так терзать людей морально, причиняя им не меньше страданий, чем при физических пытках.
Прижимая фартук к лицу, я вышла во двор. Вначале надо было что-то сделать с раной, а уже потом принести и нагреть воду для стирки. По дороге я встретила Исаака, чернокожего мальчишку лет четырнадцати, который ухаживал за огородом и домашней птицей.
– Доброе утро, Исаак, – сказала я с напускной бодростью. – Как чувствуешь себя сегодня?
– Лучше, мисси.
Мальчик похромал дальше, опираясь вместо костыля на рогатину.
Я посмотрела ему вслед с тяжелым сердцем. Когда я появилась здесь, Исаак был веселым, простосердечным сорванцом, в той, конечно, степени, в какой возможно быть веселым на земле, отмеченной присутствием этого дьявола во плоти – Хеннесси. И вот в один прекрасный день мальчик решил убежать. Хеннесси пустил за ним собак. Когда хозяин и раб вернулись в усадьбу, ребенок уже был калекой. Хеннесси сказал, что это сделали собаки, но Исаак рассказал рабам, что хозяин сам, в наказание за побег, разрезал ахиллово сухожилие мальчика, и теперь ступня заворачивалась внутрь. Исааку больше никогда не убежать, это верно.
Вначале рабы не знали, как со мной обращаться. Они-то понимали, что перед ними белая женщина. И все же я была такой же рабыней Хеннесси, как и любой из них. Мы терпели те же обиды и надругательства, и никто, смею предположить, не завидовал тому, что хозяин приходит ко мне каждую ночь.
Хеннесси пытался получить доход от земли, скупой и непригодной к земледелию. У него не было денег на такую роскошь, как ботинки для рабочих зимой, или на что-то хоть отдаленно напоминающее постель.
Вдали послышался выстрел. Хеннесси, очевидно, пристрелил мула.
Большинство женщин были хронически больны, а мужчины измождены до дистрофии; у детей животы раздувались от голода. Хозяин нещадно бил рабов, когда они, по его мнению, недостаточно усердно работали, а однажды он привязал человека к столбу под палящим солнцем и держал его там без воды и пищи. Я хотела принести несчастному немного воды, но Хеннесси сбил меня с ног одним ударом своей здоровенной ручищи. Должно быть, если бы он сжал пальцы в кулак, он раздробил бы мне челюсть.
Я выглядела столь же жалко, как и остальные. Ногти мои были обломаны, а руки и ноги огрубели, покрылись мозолями и коростой. Грязь так въелась в них, что, сколько ни мой, я все равно не смогла бы отмыть их добела. На голове я носила платок, как и другие женщины-рабыни, чтобы волосы не мешали работать. Я часто думала о сытой, привольной жизни в «Ля Рев», о тучных полях поместья, таких красивых, в особенности во время сбора урожая. Я вспоминала огромные горы белого хлопка, густые заросли табака. Здешние поля казались мне жалкой насмешкой над адским трудом.
