Сьюзен Флетчер - Колдунья
Вы спасли очень и очень многое.
Ни вы, ни я не взмахнули рукой, чтобы попрощаться.
И ничего не сказали, да и какие слова могли что-то выразить? Я цеплялась за вас. Вжималась в вас, закрыв глаза, вдыхая ваше тепло, человеческий запах, и когда вы обхватывали себя руками, они сжимались вокруг меня тоже. Разве кто-то когда-то обнимал меня? Прижимал к себе вот так? У меня никогда не было отца. Только Аласдер — шестнадцать ночей назад.
Я чувствовала запах моря, когда вы бежали, унося меня. Я ощущала твердость ваших костей и цеплялась за вашу одежду.
«Спасибо», — сказала я, когда вы садились на лошадь. А позже, у опушки леса, вы улыбнулись мне. Вы улыбнулись, посмотрели на небо и подняли руку, чтобы капли дождя упали на ладонь. «Запомни его, стоящего так».
Мистер Лесли. Тот, кто служит Господу и кто потерял дочь, добрейший из людей, которых я когда-либо встречала, — из всех людей. Тот, кто любит свою жену. Кто скучает по дому.
«Запомни его, Корраг».
Потом вы повернулись и пошли прочь.
Добравшись до озера, я упала в грязь на берегу и пила, пила. Я ополоснулась, набирая воду в сложенные ковшиком ладони, обмывая руки, я вытирала грязь и кровь. Мои волосы измазаны пеплом, а руки покрыты царапинами и кровоподтеками, но я думала: «Я буду жить. Я спасена, и меня не сожгут — не в этот раз».
Я плакала у того озера.
Недолго и тихо. Но слезы катились из глаз от счастья, потому что я выжила. И оказалась в безлюдном месте, где и должна быть. Я плакала о железных запястьях. О том, что смерть прошла совсем близко, но не забрала меня. Я плакала о тех, кто, возможно, умрет так, как должна была умереть я.
О Макдоналдах, большинства из которых уже нет. О крошечных мгновениях волшебства, что остаются без внимания и умирают неувиденными. О моей кобыле. Об Аласдере.
О том, что никогда не увижу вас вновь.
Те, кем мы были, уже не те, кто мы есть сейчас. В том, что было ложью, проросла правда. Мы изменились. Кровопролитье и любовь изменили нас. А еще слова «северо-запад» и «бегите в Аппин» изменили мою жизнь и другие жизни. Так же, как «ведьма» и «сассенах». Так же, как «малышка»…
А вы? Когда вы впервые сели передо мной, держа в руке перо из гусиного крыла, вам было омерзительно даже просто говорить. Вы видели ведьму и ни за что не подвинули бы ко мне табурет. Мне кажется, вы боялись вшей. Вы думали, что, когда я сгорю, небо станет светлее. Но потом вы услышали мою историю и вытащили напильник кузнеца из кармана, просунули сквозь решетку. Вы сказали: «Поторопись!» И вы сами ожесточенно пилили кандалы, пока они не сломались. Вы сказали: «Держись за меня» — и вынесли меня в дождь.
Я думала, что моя история умрет со мной. Потому что кто бы еще мог рассказать ее? Кто знал, что видела я? Что я чувствовала? И сделала? Но мы обе сбросили оковы теперь. Обе — моя история и я — можем странствовать и парить на ветру.
Что было темным, всегда будет темным, я знаю это. Смерть остается смертью. Ненависть всегда бродит неподалеку.
Но есть и свет. Он везде. Он наполняет мир до краев. Однажды я сидела у Кое и смотрела на столб света, который опускался меж деревьев, сквозь листья, и размышляла, есть ли где-то красота более величественная и более простая. Красота может быть разной. Но какой бы она ни была — красота зимнего снега, его волос цвета рыжего папоротника или глаз моей кобылы, в которых отражалось небо, когда она нюхала воздух Раннох-Мура, — в любой красоте живет свет, и он — самая важная ее часть. Он важнее тьмы.
В нас тоже есть свет. Так сказала Кора. Она говорила о внутреннем свете, и я верю ее словам. Быть может, это душа, или всего лишь наши мысли, и сердце, и легкие, и печень поддерживают наше существование. Всплеск жизненных сил. Волшебство. Биение сердца, любовь, надежды и мечты. Когда я поцеловала Аласдера, мы обменялись нашим светом: его свет проник в меня, а мой — в него. И теперь я несу в себе его свет, а в нем есть маленькая частичка моего.
Кора. Она умерла, но во мне живут ее истории, ее смех. Я помню, как она любила ежевику. Как она плакала, когда видела радугу, потому что та казалась прекрасной, — словно она не имела права смотреть на такую красоту, «карга» со спутанными волосами. Но она имела полное право. Радуга была не прекраснее моей матери.
Да, я говорю это. Говорю о них. О тех, кто умер. Говорю обо всех, кто когда-то умер — за всю историю мира, за все войны и давно ушедшие дни. Говорю о тех, кто встретил смерть в Гленко, в снегу, — не об их смерти, а о том, какой была их жизнь. Не о том, как они умерли, а о том, как они наклонялись, чтобы похлопать собаку по голове, или о балладах, которые они пели, о том, как лучики морщин разбегались от их глаз, когда они улыбались, или о том, какой была их погода, — ведь поэтому они остаются живы. Именно это не дает им умереть в наших сердцах.
Когда мы говорим или пишем о них, к ним вновь возвращается дыхание. Они покидают свои земляные постели. К ним возвращаются силы, они стряхивают червей, встают рядом с тем, кто говорит о них, или сходят со страниц книг тех, кто пишет о них. Они улыбаются нам из иного мира. Все, кто умер… только они не мертвы.
Меня всегда будут называть ведьмой. Это останется со мной. Сомневаюсь, что мою историю расскажут правдиво, потому что пройдет время и она зазвучит из уст человека, который не знал меня, а судит лишь по слухам. Люди увидят только «зло». Они будут говорить, что дьявол пришел за мной, в мою клетку. Превратил меня в пчелу, или в сову, или в кошку, и я улетела с ним.
Но Чарльз Лесли из Гласло знает правду. Он знает ее, держа на коленях Библию. Голубоглазый Макдоналд, второй сын главы клана, знает правду, когда укачивает сына у очага, напевая старую хайлендскую песню. Каждая птица, что касается моих волос, будет чувствовать дыхание правды, исходящее от меня сейчас и до конца моих дней, и кричать: «Корраг! Корраг!» И этого достаточно. Теперь я одна — я всегда была одна. Но я была матерью, и любимой, и женой. Я была добра, по крайней мере всегда старалась. И этого достаточно.
Вот она, моя пятая жизнь. Я просыпаюсь вместе с солнцем и смотрю, как оно меняет небо. Я любуюсь им и чувствую благодарность. Я ощущаю свои руки, свои кости.
Спокойные, длинные дни. Как и те, что я знала когда-то, они просты. Я сплю в теплых впадинах. Погружаю пятки в болотную воду и любуюсь капельками на светло-зеленом мху. Я опускаюсь на колени у озер, которые так безмятежны; в их отражениях живут их собственные горы, движется их собственное небо. Я брожу оленьими тропами. Два дня назад я натолкнулась на рожающую олениху и смотрела на нее — ноздри у нее трепетали, а рядом лежала голубоватая оболочка. Царила тишина. Она узнала своего детеныша, когда он появился, и он узнал ее, и, глядя, как он пытается встать на ножки, я думала, как мудро устроен мир. Какой он правильный.
